Здесь начинается самое печальное в нашей истории, то, что делает таким тягостным чтение почти всех следственных дел костоломного ведомства той эпохи: сломленный узник начал называть имена. Поразительное дело, в этом списке множество людей, которые никогда не подвергались репрессиям: Лиля и Осип Брик, сестра Лили Эльза Триоле, Всеволод Вишневский, Владимир Ставский, Роман Кармен, Валентин Катаев, Евгений Петров, Семен Кирсанов, Илья Эренбург и еще, еще. Есть в нем и ряд видных сотрудников НКВД. Что следует из этого? Очень многое. Прежде всего: тюремщики прекрасно знали цену выбитым показаниям и отнюдь не искали нити реального заговора. Второе: на крючке был любой мало-мальски заметный человек, на всех запасались чьи-нибудь показания. Третье: мы не знаем и никогда не узнаем, чьи именно показания (или вовсе не показания) были причиной ареста и тех весьма многих, кто был репрессирован из числа названных Кольцовым.
Кольцов начинает рассказывать уже не об «антисоветских разговорах», как прежде, а о «шпионской деятельности», в том числе своей собственной. Сочиняется нечто немыслимое. Якобы Кольцова завербовал французский писатель Андре Мальро, будто бы заявивший, что «каждый писатель должен быть разведчиком», и сообщивший, что «наш добрый друг Эренбург давно работает на нас», что Алексей Толстой в период своей эмиграции был завербован французами и англичанами, что «Толстой поддерживает прежние связи с русскими белогвардейцами, в частности, с Буниным».
Повествование добирается и до советских военных советников в Испании, начиная с главного военного советника Штерна. Кольцов пишет о «пораженческой работе Павлова», руководившего танковыми частями, советников ряда испанских фронтов и, наконец, своей собственной!
Как известно, Павлова после возвращения из Испании осыпали чинами и наградами. Он был расстрелян по личному указанию Сталина гораздо позже, когда потребовалось сделать его главным виновником поражений Красной Армии в первые дни Великой Отечественной.
«Ни в одном из предъявленных ему пунктов обвинения виновным себя не признает и просит суд разобраться в его деле и во всех фактах предъявленных ему обвинений».
Можно себе представить, как слушали все это председатель суда, известный палач Ульрих, и члены суда Кандыбин и Буканов.
Итак, все, что наговорил, напридумывал и написал Кольцов, вся напраслина, которую он возвел на себя и на друзей, – все это было ради того, чтобы вырваться из рук костолома Кузьминова, дожить до суда и там, в присутствии серьезных и солидных людей, объяснить, насколько бездоказательны предъявленные ему обвинения, насколько нелепы детали его самооговора. Такая тактика могла объясняться только одним: даже находясь внутри мясорубки, он не понимал, кто и как завел эту машину. Он верил Сталину, а значит, и судьям, которых назначил вождь лично.
Судьи вернулись с совещания и огласили приговор: «Кольцова-Фридлянд Михаила Ефимовича подвергнуть высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».
Мертвая петля для Сталина
Одновременно в воздух был поднят и пилотируемый Н. Благиным легкий истребитель И-15, который, находясь вблизи «Максима Горького», должен был как бы оттенять, подчеркивать величину и мощь новой машины. Тысячи людей наблюдали за тем, как уверенно разрезает голубое небо «Максим Горький». Но что это? На высоте 700 м И-15 неожиданно сблизился с самолетом-гигантом и, пытаясь сделать нечто вроде «мертвой петли», ударил его в правое крыло. Удар был такой силы, что от обеих машин стали отваливаться какие-то части. Потеряв часть крыла и фюзеляжа, «Максим Горький» вошел в стремительное отвесное пике и, ломая сосны, рухнул на землю близ подмосковного поселка Сокол…
Разумеется, одновременно с АНТ-20 разбился и И-15.
Самолет «Максим Горький»