52 Гц (СИ)

— Я не думаю, что тебе стоит учиться такому, — сказал он. — Может, это единственный проект за всю твою жизнь, когда ты можешь работать с ролью на этом уровне. Никто так больше не делает. В Голливуде — никто. Для твоих романтических мальчиков все это не нужно. Просто учи слова, не смотри в камеру… и вся работа. Это — другое.

Он теперь говорил медленнее, отмеряя слова, как товар на весах — чтобы не вышло ни длинно, ни коротко, а ровно столько, сколько требуется.

— Когда у тебя в работе три фильма в год — ты не можешь тратить на роль столько времени, — сказал Майкл, а воображаемый Эрик за его плечом согласно кивнул и посмотрел в сторону. Майкл посмотрел туда же, чуть щуря глаза на солнце, белым сиянием зажигавшее плотные облака.

— Но сейчас есть время, — настойчиво сказал Питер. — Если это единственный шанс в жизни, я хочу попробовать!

Майкл опустил на него взгляд. Будь он сейчас только собой, он бы пустился в долгие объяснения этого метода, он бы постарался донести до Питера, как это работает. Но Эрик не любил долгих объяснений.

— Просто будь им, а не играй его, — сказал Майкл. — Живи.

Питер непонимающе смотрел в ответ.

— Найди его, — добавил Майкл. — Он не в костюме. Не в башмаках. Он в тебе.

— Но ты говорил, — начал Питер, — что я — не он. Раньше.

— Да, — сказал Майкл, начиная стремительно уставать от объяснений. — Раньше. Хочешь быть Терренсом — имей смелость им быть.

Питер искал в себе смелость несколько дней. Майкл видел. По его примеру Питер не снимал костюм, не растрепывал убранные на старинный манер волосы. Листал старые книги, иногда надолго задумывался над одной страницей. Подолгу не брал телефон в руки — забывал про него, оставлял его где попало. И это работало. Он начал погружаться — это было видно по взгляду, по манере ходить — не той, что он выработал специально для роли, а той, что возникла сама, органично. Он начал задиристо вздергивать подбородок, перебивать самого себя в диалогах. Импровизировать. Он сам подошел к Шене, чтобы уговорить его переснять несколько сцен — и они пересняли их, в том числе ту самую, на маяке. Хватая его за грудки для грубого поцелуя, Майкл уже не помнил, что это его коллега — это был Терренс, которого искренне ненавидел Эрик за то, что тот англичанин — той самой ненавистью, которую Майкл питал к Питеру за то, что тот не был Джеймсом. За то, что это не Джеймса он прижимал к стене, хватая за горло и с трудом сдерживаясь, чтобы не сжать пальцы. За то, что не Джеймс отвечал ему на поцелуи. За то, что Джеймс появился именно сейчас, именно так, и был недоступен, как скользящая высоко по небу луна.

Какую бы причину для ненависти и страсти ни искал в себе Питер — он тоже нашел. Его пощечины были не наигранно звонкими, лицо вспыхивало от них абсолютно естественным румянцем, и кровь на рассеченной кольцом скуле у Майкла тоже была — настоящей.

Шене был в восторге. В полном, детском восторге. Майкл хмуро смотрел на него, когда последний раз звучала команда «Стоп!», и уходил подальше от людей — курить. Эрик терпеть не мог бумажный сигаретный дым, так что пришлось ради этого привереды обзавестись тонкими сигарами. А иногда Майкл не уходил, а уезжал — седлал Джинджер под приглядкой Шеймуса и отправлялся кататься. Курил в седле. Дорога вилась вверх и вниз по сочным зеленым холмам. Когда ему на пути попадалось стадо овец, превращая узкую дорогу в живую ленту желтовато-белых кудрявых спин, он спокойно плелся у них в хвосте до ближайшей развилки, где овцы шли в одну строну, а он ехал в другую. Местные жители совершенно не удивлялись, видя странного всадника в костюме двухсотлетней давности. Они здоровались, приподнимая кепку или шляпу, Майкл кивал в ответ — точно так же Эрик кивал в ответ знакомцам и незнакомцам, встречавшимся ему на дороге.

В этом странном полумистическом перевоплощении Майкл пробыл бы до самой последней сцены, если бы ничего не случилось.

Но случилось.

Неподалеку от места съемок, между холмами, на крошечной полосе ровной земли был устроен аэропорт — маленький, полудохлый, в трещинах, как в морщинах. Его огораживала проржавевшая ячеистая сеть, в паре мест отогнутая от столбиков. Единственная взлетная полоса зарастала травой под вечными ирландскими дождями. У края бетонной полосы стоял ангар и офисный домик с жилой пристройкой и деревянным навесом, чтобы пассажиры могли скоротать время в ожидании полета. Для этого под навесом стоял стол для пикника, выкрашенный в жизнерадостный голубой цвет. Этот стол был настоящим символом ирландского оптимизма: предполагалось, что пассажиры будут проводить за ним не больше пары часов. На деле же из-за погоды рейса можно было ждать и три, и пять дней. Ни один стол для пикника, даже самый яркий и самый жизнерадостный, не сумел бы дать приют пассажирам на пять дней.