52 причины моей ненависти к отцу (ЛП)

Со вздохом я неохотно поднимаюсь с кровати и бесцеремонно прохожу мимо Горацио в коридор.

— Также, — добавляет Горацио, голос которого неожиданно звучит еще более официально, чем обычно, — я нашел ту вещь, что вы искали.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Какую вещь?

Без единого слова он лезет в карман своего пиджака и достает маленький медный ключ, держит его, чтобы я получше рассмотрела, и затем осторожно, с мягким стуком, кладет его на стол возле софы.

Универсальный ключ. Который открывает каждую дверь в доме. Даже комнаты, которые оставались закрытыми столько, сколько я себя помню.

Я прикусываю губу, чтобы сдержать эмоции, которые грозят вырваться.

— Спасибо, — тихо говорю я ему.

Он отвечает своим традиционным поклоном и затем торжественно шествует в сторону лестницы.

— Ваш посетитель, — заявляет он, словно последних пяти секунд вовсе не было.

Я догадываюсь, кого могу увидеть, когда вхожу в гостиную некоторое время спустя. Репортера, присланного Кэролайн, чтобы сделать что-то вроде эксклюзивного интервью. Возможно, Брюса, пришедшего обсудить какие-нибудь правовые вопросы. А может, даже Люка, так как через два часа по плану я должна буду работать в городе в сфере кейтеринга. Хотя и совсем не настроена туда идти.

Но вот кого я не ожидаю увидеть — вообще никогда, сидящего в гостиной и ожидающего моего прихода — так это Менди.

Как только вхожу в комнату, он встает с места, чтобы поприветствовать меня так, как известно только хорошо образованным богатеньким сыночкам.

Он плавно подходит ко мне — весь такой спокойный и уверенный — берет мою руку и целует ее. Но этот жест не кажется показушным, не в его исполнении. И никогда не был таковым. В этом весь Менди. Все, что он делает и говорит, независимо от того, как слащаво может показаться в случае с кем-нибудь другим, всегда оставляет приятный осадок. Как растопленный молочный шоколад, льющийся в фонтане.

В один день он может зависать в ультра-горячем ночном клубе в Голливуде и вести себя как обычный известный плохиш, после чего на следующий день расхаживает по гостиной многомиллионного особняка Бэль-Эйр, легко превратившись в человека культурного и уравновешенного. Идеальное воплощение европейского общества.

— Я приехал, как только прочитал об этом в интернете, — говорит мне он, его милый, мелодичный акцент тут же вводит меня в знакомый транс. В зачарованное состояние, о котором я полностью осведомлена и чего остерегаюсь, но в тоже время принадлежу ему всецело. Эти чары могут быть разрушены, только если найдутся силы физически покинуть комнату. Поскольку стоит только оказаться в его компании — все пропало.

— Спасибо, — понимаю, что говорю я слабо в ответ. Слабо не потому, что у меня не осталось сил подать голос, а потому, что в моем теле нет сил сопротивляться его магнетизму. Как и у слез, которые наполняют мои глаза.

Они начинают падать. Крупными и тяжелыми каплями. Словно состоят из чего-то большего, чем просто из соленой воды. Из тяжелого вещества разбитой надежды и разрушенных иллюзий.

Помимо Горацио, Менди единственный человек, кому я разрешаю видеть мои слезы. Ну, по крайней мере, с тех пор, как я стала достаточно взрослой, чтобы понять, что плакать перед кем-то равносильно запаковке твоей воли в коробок, с обвязыванием его бантом и отправкой в тартарары.

И давайте посмотрим правде в глаза. У меня никогда не было воли, когда дело касается Менди.

Пока он наблюдает, как я реву у него на глазах, избавляясь от своих эмоциональных барьеров быстрее, чем от одежды в покере на раздевание, его лицо искажается беспокойством. Оно искреннее и сопереживающее. Каким всегда и было. Менди мог быть всяким — иррациональным, изменчивым, равнодушным, — но неискренность никогда не была одной из его черт.

Он притягивает меня к своей груди, и я иду охотно, позволяя слезам впитываться в тонкую ткань его рубашки. Он поглаживает меня по волосам и лицу и шепчет, почти напевая:

— Все хорошо, моя дорогая. Тихо-тихо. Все будет хорошо.

Когда у меня не остается слез, он отходит от меня на расстояние вытянутой руки, склоняет голову, чтобы смотреть мне прямо в глаза, и спрашивает:

— Почему ты мне не позвонила?

Я шмыгаю носом и вытираю щеки, смотря на него в замешательстве.

— Когда твой отец забрал твой трастовый фонд и оставил тебя ни с чем, — поясняет он. — Почему ты мне не позвонила? Ты же знаешь, я бы о тебе позаботился.

Я поворачиваю голову в сторону, отводя глаза.

— Знаю, — признаю я. — Но мы расстались. Мы наговорили кучу гадостей друг другу той ночью в клубе. До аварии. И после этого ты так и не позвонил. Так я поняла, что мы расстались по-настоящему.

Он склоняет голову, выглядя пристыженным.

— Я хотел позвонить, — говорит он нежно. — Но твои подруги предостерегли меня этого не делать.

Мои глаза расширяются от удивления.

— Что, правда?

Он кивает.