54 метра

Я уже снял трубку, чтобы набрать короткий внутренний номер, но тут же отдернул ухо, уронив трубку на пол. Она, касаясь одним концом пола и, повиснув на витом проводе, закрутилась. Из нее тоже разносились всхлипы и причитания… Дверь! Дверь! Я вскочил и подергал массивный железный засов, но он не поддавался ни на один миллиметр. Словно кто-то сильный и невидимый держал его, не давая открыть. Засов обжег диким холодом мне руки и я, вскрикнув от резкой боли, отпустил его.

Дилинь-дилинь! Дилинь-дилинь…! — звенел на стене неисправный телефон с вырванными проводами. У-у-ы-ы-у-у-а-а-а-у-у-у-м-м-м-и-и-у-у-м!.. — разносился женский плач по зданию. Цок-цок-цок-цок…! — стучали каблуки. Окно! Точно, разобью окно и убегу. Но еще за мгновение до того, как я приблизился к деревянной раме, в окне погас фонарь и чьи-то ладони, прибивая снежинки к стеклу, забарабанили по стеклу, сотрясая его. Я снова вскрикнул, уже от резкого испуга и отпрянул от окна. Я сел, прижавшись к стене, так чтобы никто не смог подкрасться сзади и смотрел то на лестницу, то на окно. Я не мог не смотреть…

Звуки цокающих каблуков и плач постепенно стали приближаться. Понемногу, но они становились громче и отчетливей. О, Боже! Она спускается вниз! Бежать некуда! Шаги все ближе и ближе… Всхлипы все громче и громче… Телефон дребезжал все звонче и звонче… В окно уже стучала как будто сотня ладоней, сотрясая стекло… Из телефонной трубки, висевшей у пола, всхлипы перешли на крик…

Я закрыл глаза и зажал ладонями уши. Досчитал до десяти. Открыл глаза и уши. Ничего не исчезло. Все оставалось по-прежнему. Я ущипнул себя за руку. Ничего. Я укусил себя, впив в свою плоть зубы так, что боль вспышкой ослепила меня. НИЧЕГО НЕ ИСЧЕЗЛО! Я от отчаяния начал тихонько биться затылком о стену. Глухая боль в затылке напоминала мне, что это не сон. Но разум не понимал происходящего, потому что не было возможности логично объяснить происходящее вокруг. Не зная, что мне делать, я сидел и смотрел на лестничный проем, освещенный лунным светом через толстые стекла-кирпичи «морозко». Она спускалась, хотя я беззвучно шептал: «Только бы не спустилась, только бы не спустилась, только бы не спустилась…» Но она с каждым своим «цок-цок» на шаг становилась ближе… Силуэт ног на каблуках-шпильках показался на лестнице. Цок! — шагнула она, опустившись на одну ступеньку. Цок! — опустилась еще на одну… Она шла ко мне. Я уже мог отчетливо разглядеть темные и гнилые трупные пятна и многочисленные ожоги от сигаретных бычков в отвисших лоскутах кожи, местами отставшей и оголившей темное мясо, в котором копошились белесые черви-опарыши. Во рту пересохло так сильно, что я уже и вскрикнуть не мог. Прикусив потрескавшуюся губу до крови, я глотал соленую и теплую кровь и смотрел, как завороженный. Как загипнотизированный. Не в силах оторвать взгляд от происходящего. Я страстно желал, чтобы всего этого не было. Чтобы это исчезло. Но это не исчезало. Я уже мог видеть след от веревки на ее шее и разорванную в мясо грудь, виднеющуюся из-под остатков одежды.

Цок-цок… Цок-цок… Цок-цок… Цок-цок. Она спускалась, телефон звонил все громче, в окно стучало все больше ладоней, а леденящий нутро плач эхом носился по коридорам здания, застревая в моих ушах. Мои глаза открыты, и из них, затуманив мокрой пеленой, покатились по щекам слезы. Они собирались на подбородке и капали на штаны. Резкость от слез пропала, и я был освобожден от лицезрения деталей, когда она медленно-медленно потянулась ко мне рукой, перегнувшись через край «стойки»…

Дилинь-дилинь (телефон)… Бум-бум-тук-тук (ладони на стекле)… У-у-ы-ы-ы-у-у-а-а-а-а (плачет призрак)… Ее рука в сантиметре от моего лица и приближается, я чувствую движение воздуха и вижу ее размытый силуэт…

И вдруг везде в здании погас свет. Все стихло. Тишина резала уши и пронизывала тело. Может, она рядом? Может, издевается перед тем, как впиться ногтями мне в лицо? Но лампы дневного света неожиданно загудели и замигали, как при включении. Гул нарастал, пока, не защелкав, они не включились окончательно. Свет и тишина. Ничего и никого. На улице стих ветер, и первые проблески серого зимнего солнечного света, похожего на сумерки, озаряли снег. Фонарь нормально работал. Было видно первых уборщиков снега, издалека двигавшихся в мою сторону организованной толпой с лопатами и скребками. Все спокойно…

На часах было шесть утра. Я не шевелился, боясь вспугнуть это утро, и плакал, держась за голову. «Как хорошо, что меня никто не видит таким», — подумалось мне.

Р.S. Первый раз в своей жизни я столкнулся с необъяснимым и страшным. Время той ночи пролетело, как пятнадцать минут. Никому из товарищей я не рассказал о произошедшем. Да и кто поверит? Всеми правдами и неправдами избегал этого наряда, и лишний раз в той стороне не появлялся. Я чувствовал ее. И она это знала…

Глава 21. Приятного мало