54 метра

— Давай быстрей! Жопа мерзнет! — шепотом проносится гул в рядах. СВИН, пользуясь случаем, писает в сугроб, отвернувшись в другую сторону. Все в тишине слышат, помимо скрипа, журчание мочи СВИНА. Но поворачиваться нельзя. Нужно смотреть на флаг и думать о ВЕЧНОМ. Я знаю, что это он. Никто не докажет, что это он, но многие знают — это СВИН. Наш командир стоит, приложив руку то ли к носу, то ли к глазу, то ли к уху. Волоски его носа стремятся в небо, облагораживаясь сосульками на морозе. Грязная шея вытянута из-под грязного воротника, являющегося началом его грязной рубашки. Козырек ЕГО фуражки смотрит влево. Кокарда смотрит вправо. Глаза смотрят влево. Рот улыбается вправо. Кадык выпирает влево. Туловище наклонено вправо… Кажется, что это чудо асимметрии является творением из пластилина трехгодовалого ребенка в детском саду. Внутренне я зло смеюсь над ним и его миром, над нашим миром. Тут его зрачок, словно у хамелеона, западает в дальний уголок глаза и начинает свербить меня.

— Вольно! — раздается из центра нашего мирка — рта «сверхчеловека». Обычно здесь следуют объявления и наставления, но не сегодня.

— От батальона нужно четыре человека. Возможны добровольцы или курсанты, имеющие неотработанные наряды! — комбат так гремит голосовыми связками, сотрясая морозный воздух, что в моем воображении он рвет толстые резиновые грелки на части своими легкими, выдыхая на счет «три». Шуршит батальон — совещается. Выходят первый, второй и третий «ЧЕЛОВЕКИ». Кто же четвертый? Неожиданно в мою спину кто-то упирается и начинает толкать вперед. Я качусь по льду, упираясь в поверхность прямыми ногами. Со стороны смотрится, как будто катят огромный саквояж на колесиках. Я и вправду напрягся от такой наглости. Я слышу смех сначала своей роты, а после и всего батальона. Передо мной приближающиеся комбат и его заместители тоже ржут от чего-то пыхтящего за моей спиной и толкающего мое тело навстречу неизвестности. Я уперся в брюшко комбата и, наконец, смог вывернуться из-под действия кинетической энергии, равномерно на меня действующей. То, что толкало всем весом, потеряв опору в виде меня, пыхтя и сопя от усердия и выставив вперед руки и наклонившись к земле под крутым градусом, словно маленький ребенок, с пробуксовкой и ускорением утонуло в животике полковника. Полковник выставил вперед руку и ладонью уперся в лоб нашего «дохлого» командира, отодвинув его в сторону и стараясь перестать смеяться, спросил: «Попов? А за что Попова?»

Здесь хочу немного отвлечься и поведать об относительно нормальных нейтральных моих отношениях с «верхушкой» батальона. Поскольку во мне, помимо бунтаря жила еще и творческая личность, искавшая пути самореализации, то я брался за всю творческую самодеятельность в радиусе своего действия. Как ни странно, это приветствовалось полковником и замами. Я танцевал на культурных мероприятиях, обучая деревенскую девичью часть основам танца. А они ставили куда-то галочки и докладывали о проведении культурного воспитания. Режиссировал, писал сценарии и играл в КВНах. В одном из таких КВНов, показывая фокусы, я попросил для трюка часы с руки комбата. Часы я обернул платком и под таинственную музыку расколошматил их молотком. Я видел замеревшие лица курсантов-зрителей, осознававших, что Попову теперь точно ПИЗДЕЦ. Боковым зрением я смотрел на наливающееся кровью лицо полковника, от которого исходили флюиды смерти. Но меня такие мелочи не смутили и, произнеся тарабарское заклинание, раскрыл платок, держа на весу руку. Шестеренки вместе с медным циферблатом и раздробленным стеклом в гробовой тишине посыпались на пол, отбивая четкие ритмы. Это почти как засунуть голову в пасть тигра на арене цирка, только быстрой смертью здесь не обойдешься. Все засмеялись. Все, кроме комбата. Комбат готов был разодрать меня в клочья, но его дети и родственники, которых он пригласил на КВН, не поняли бы его. Они тоже смеялись над неудавшимися фокусами сумасшедшего Коперфильда, секунду назад с выдиранием волос из своего носа плоскогубцами проводившим интервью с пародийными персонажами — Дедом Морозом, Борисом Дребенщиковым и ПеЧичереНегренной. После всего этого я танцевал в балетной пачке и колготах с еще двумя безумцами «Лебединое озеро». В конце постановки меня забили охотники прикладами АКМов прямо на сцене. Для реалистичности битье было в полсилы, но правдивое. Поэтому и получилось смешно. Только чужая боль большинству приносит здоровый смех. После выступления я отдал ловко подмененные целые часы комбату. И он запомнил меня, поместив в блок памяти между перловкой и определением слова «строй» из устава.

Еще я нарисовал на воротах нашего батальона двуглавую курицу-мутанта (герб), опираясь на основы творчества раннего Пикассо. Меня спрашивали друзья: «А зачем это тебе?» Я пожимал плечами и отвечал: «Как еще можно нарисовать что-то на заборе, чтобы это не попытались стереть ацетоном на следующий день?»