56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

И бью мальчишку, бью до тех пор, пока он не встает и, пошатываясь, не идет дальше. Вперед взвод, вперед.

Жестоко? Да! Не по уставу? Да! А может, ты, сержант, хамская твоя морда, просто от власти одурел? Может, ты, тварь этакая, издеваешься над безответными детьми, которые под твою команду попали? Нет. Не издевался я над своими пацанами, учил, как мог. Судите, как хотите. Вот только не было в моем взводе раненых и убитых, не было. И совесть моя… Да ладно, что там говорить.

Вперед, взвод, вперед! Многому нам еще надо научиться, мальчики, многому, а времени чуть-чуть осталось. Скоро нам на боевые, уже приказ комбриг получил – перекрыть горные тропы и перевалы, а до Пакистана, если по прямой, всего пятьдесят километров. Идут оттуда «духи», нас да наших товарищей убивать. Так что вперед, взвод, вперед, буду вас учить, как могу, и всему, что сам знаю. Вперед, мальчики, вперед, родные, скоро привыкнете, легче станет.

Тактика, огневая, физическая подготовка, и снова, и снова без отдыха, каждый день, до упора, до рвоты, до полного изнеможения.

– Товарищ сержант! Такие действия уставом не предусмотрены! – Это мне на тактических занятиях делает замечание вновь прибывший командир первого взвода.

Из Московского ВОКУ он, кремлевский курсант, е… его мать. Не любят выпускников этого училища в армии. За выпендреж не любят, за то, что москвичи, за то, что у каждого второго папа – генерал. За то, что почти у каждого «лапа мохнатая» в штабе. Каждому из них еще придется доказать, что нормальный он парень и можно ему верить. Смотрю я на по-строевому подтянутого, высокого летеху и презрительно усмехаюсь.

Ты кто такой? Щегол малахольный, шнурок разэтакий, чтоб мне замечания делать?! Для меня один среди офицеров авторитет есть – это ротный, он свое право замечания мне делать в горах заработал, когда взводным моим был. Рядом мы год отвоевали. А ты… да я тебя, чмо московское, в упор не вижу! Забил я на тебя! Отзываю лейтенанта в сторону, чтоб его солдаты не слышали.

– Ты, летеха, жить хочешь? – тихонько ему шепчу. – Ты кого учишь? По уставам твоим нас всех перестреляют. Тебя первого. Тебе еще самому учиться надо, а вот когда твой взвод без потерь «духов» будет мочить, вот тогда свой рот и открывай. А пока цыц!

То бледнеет офицерик, то краснеет, кулачки сжимает, вот-вот бросится. Давай попробуй, вот как ахну прикладом тебе в грудину, так и улетишь. Но сумел он гонор свой перебороть, смолчал, только зубки заскрипели, и жаловаться на упадок воинской дисциплины не побежал. Будет из тебя толк, парень, будут тебя солдаты не только за звездочки офицерские уважать, все будет, только потом. А пока ты только после училища да от молодой жены сюда прибыл, а тут необученные и пока бестолковые солдаты да наглые, никого не признающие дембеля-сержанты, вот так ты свою службу и начал, товарищ лейтенант. Ничего, обстреляешься, обвыкнешь, и любого на место поставить сможешь, и здесь, и в любой другой части и в любое время. Больше после службы в 56-й тебе уже никто «цыц» сказать не посмеет.

– Ой, товарищ сержант, а это что? – показывает мне мелкое насекомое солдатик, из Москвы он призван, а москвичам в армии больше всех достается.

После отбоя отдыхает рота в жарко натопленной палатке. Сидят на койках бойцы и почесываются.

– Вошка это, гвардеец, вошка… – А сам за его реакцией с интересом смотрю.

– Да вы что?! Так надо же дезинфекцию делать, белье, форму, все менять! – с брезгливым ужасом на лице кричит пацан.

– Делай, меняй, – покладисто соглашаюсь я.

– А как? – чувствует подвох столичный мальчик и маменькин сыночек, боится впросак попасть.

– Комбригу доложи, он в штаб армии сообщит, оттуда в Генеральный штаб экстренный доклад отправят, дескать, завелись у рядового второй роты вши, надо тревогу бить да все им менять.

Всего-то месяц с небольшим прослужил солдатик, а штабам уже не верит. Мнется, но спрашивает:

– Что же делать?

– Достань бачок, всю форму и белье прокипяти, вот тебе на два-три дня и полегчает. А сам сегодня голый ложись. Смены-то у тебя нет?

– Так не просохнет до утра одежда, как же я голый-то буду? Или вы меня от занятий освободите?

Размечтался! Так я тебя и освобожу, губы-то скатай, фантазер, а теперь слушай, что тебе «дедушка» скажет:

– Ничего страшного, – усмехаюсь я, – ты же десантник, ты же гвардеец, мокрую одежду наденешь, пока на тактике будешь бегать, она на тебе и высохнет.

Кипятили форму, кипятили белье, потом на бегу одежду на себе сушили, сами каждый день ледяной водой мылись, закалились, а вот вошек так и не вывели.

– Товарищ сержант, у меня голова болит и тошнит, – заявляет мне на утреннем построении боец из второго отделения.

Смотрю: нет, не симулирует солдатик, лоб горячий, вид грустнее обычного. Достаю из личной аптечки таблетки, одна – аспирин, вторая – активированный уголь. Лечись. И в строй бегом.

– Я же болею! – удивляется солдатик. – Мне лежать надо, постельный режим соблюдать.

Мама у него врач, вот умных словечек и нахватался.

– В армии, воин, нет больных, а есть живые и мертвые. Ясно?

– Так точно, – с тоской отвечает юный больной воин. – Ясно.