58-я. Неизъятое

Стали жить в разведшколе. Учить нас ничему не начали, но объяснили, что надо будет присматриваться, запоминать, какой, к примеру, мимо вокзала состав прошел…

Валентина Ищенко. Полтава, 1942

Через несколько дней отвожу в сторону этого немца — его звали Франц, симпатичный мужчина, подтянутый, средних лет, — и говорю: «Я певица, студентка консерватории, для меня театр — вся моя жизнь. Может, как-нибудь можно…»

Он говорит: «Да вы знаете, куда попали? Отсюда только», — показал, пальцем, как будто из пистолета стреляет.

Я опять в слезы. «Ладно, — говорит, — успокойся, что могу — сделаю». Видно было, что я ему нравлюсь.

А по всему городу были развешаны афиши оперного театра: Гуно, «Фауст». И я пошла в театр.

Прихожу, директор — немец, хорошо говорит по-русски. Объясняю, что я студентка консерватории, я хочу быть певицей.

— Вы из «Фауста» что-нибудь знаете?

А мы его на занятиях учили, я арию Маргариты почти всю помнила.

Он вызвал женщину-концертмейстера, я спела, и так понравилась ей, что она меня прямо расцеловала: «Ох, какой голос! Какой голос!»

Директор говорит:

— Даю вам две недели, чтобы войти в спектакль.

А тут в разведшколе меня вызывают к большому начальнику.

— Я певица, — говорю. — Меня Маргаритой назначили. Придите, послушайте меня, вы поймете, что мне надо петь!

В слезах, чуть не на коленях умоляла его. И уговорила.

Франц предупредил: с этой квартиры я должна уйти, с девушками не общаться. И я ушла.

Спела премьеру. Актеры все русские, зрители — только немцы. Спектакль прошел на ура. Франц принес мне охапку роз.

Дальше… Русские наступали, немцы отступали. Актерам было сказано к такому-то часу с вещами явиться на вокзал. Посадили нас — и до Германии.

Прибываем мы в телячьем составе как пленные в Берлин, тут бомбежка как раз. Наш состав куда-то отгоняют, и тут открывается дверь: «Ищенко здесь?» — это Франц меня встречает. Откуда только узнал?..

В Берлине он поселил меня у себя на квартире, повел меня в ювелирную мастерскую, подарил мне кольцо с бриллиантиком, как бы на обручение… Мне очень нравилось, как он за мной ухаживал, но о замужестве я не думала. Я ж была молодая совсем, 23 года…

В роли Сильвы. Воркута, 1949

«Минуты жизни»

В Берлине существовало Венето. Не знаю, как это место называлось, туда свозили всех актеров из Москвы, Ленинграда…

Общежитие было, репетиционные классы. Условия неплохие. Заправляла этим делом Тамара Веракса, балерина московского Большого театра, царство ей небесное, мы с ней встретились в Инте. Она комплектовала бригадки по восемь человек, и мы обслуживали остарбайтеров.

Выступали мы в основном в столовых, в обеденный перерыв, пели русские песни. Встречали нас плохо. Потому что… зависть человеческая. Они считали, что раз мы так свободно передвигаемся, мы уже враги народа. Но я на «бис» всегда исполняла «Минуты жизни»: «Дождь проливным потоком стучит с утра в окно. Ты от меня так далеко, писем уж нет давно». После этого все — в слезы, все хлопают стоя…

В нашей бригаде были жонглер, гармонист с певицей, балетная пара, администратор — русский немец из Харькова — и его жена, балерина. Объездили мы всю Германию — и война кончилась.

Остарбайтеров стали отправлять на родину. Нас отвезли в военный городок под Берлином: небольшие двухэтажные дома со всеми удобствами, красивые комнаты, кровати, душ… Ко мне приехал немецкий дирижер, стал звать, чтобы я осталась в его концертном зале Фридрихштрассе-палас. Я говорю: «Нет, я на родину, на родину…»

— Ты не знаешь, что тебя там ждет! Небо в клеточку!

— Нет, — говорю. — Я преступления никакого не совершила!

* * *

Из Берлина нас вывезли последним эшелоном. Приезжаю в Киев, на вокзале меня встречает двоюродная сестра. Откуда только узнала, что я прибываю? Привезла меня домой. Наутро — стук в дверь. Заходят два молодых человека:

— Валентина Мефодьевна? Нам бы побеседовать. Пройдемте в машину.

Я сразу вспомнила того дирижера и все поняла.

Привезли меня, сидит какой-то: «Расскажите, что вы делали в Полтаве?» Я рассказала. «Мы вас ни в чем не обвиняем, но в ваших же интересах, чтобы мы вас изолировали. Эти люди могут найти вас, снова втянуть …А потом еще хуже будет».

Обвинения в шпионаже у меня не было, просто — «антисоветская агитация». Я была уверена, что меня оправдают, ничего ведь не сделала. Единственное — жила с немцем, пришлось с ним пожить. Но это не преступление, они это тоже признали.

Следователь меня не обижал, не кричал. Говорил: «Да вы не плачьте, у нас в лагерях есть и оперные театры, и драматические…» Да ну, думаю, наверное, самодеятельность какая-нибудь…

«Русалка»

На суде меня ни о чем не спрашивали, объявили приговор — и все. Считалось, что я предала родину, что я враг, те-те-те — и шесть лет мне бац!