58 с половиной или записки лагерного придурка

По-настоящему повидаться с Лялей удалось уже в Москве. Мельком видел и ее отца, тоже к этому времени отсидевшего. До войны был он, вроде бы, нашим разведчиком, долго жил с семьей в Штатах -- отсюда и Лялькин английский язык. Был у нее и брат -- Овидий, кажется. С ним я не знаком. Да и с Долли долгой дружбы не получилось. Мы ведь и познакомились случайно: просто из многих, знавших язык, я один оказался в тот день рядом. А могли позвать, скажем, Лена Уинкота. Или на худой конец Эрика Плезанса.

Тот был настоящий англичанин -- кокни. Во время войны служил в британских "коммандос", диверсантах. Попал в плен к немцам и перешел на их сторону. Таких было не много. "Лорд Хау-Хау", ренегат, который вел нацистскую пропаганду по радио, был, если не ошибаюсь, после войны казнен. А Плезанс уцелел. Сперва он попал в СС, а потом в плен к нашим. В лагере держался надменно; был хорошим боксером и кулаками заработал приличный авторитет. Учиться русскому он не желал, даже в бригаду пошел не русскую, а к Саше Беридзехх)... Довольно противный тип.

Но еще противней был другой англоязычный -- Эрминио Альтганц. Его национальность установить было невозможно: немцам он говорил, что немец, евреям -- что еврей, но с примесью испанской крови. И что родился на корабле, плывшим из Англии в Бразилию. Ему дали прозвище "Организация Объединенных Наций". Стукач и попрошайка, рыжий, с глазками, красными как у кролика-альбиноса, с липкими ладонями -- нет, Долли Горчаковой повезло, что не Альтганца привели знакомиться с ней, а меня.

Правда, работал на шахте и Игорь Пронькин, русский паренек с Украины, студент. Этот отличался феноменальными лингвистическими способностями: у пленных японцев выучился ихнему языку, у Лена Уинкота -- английскому. Когда я завистливо спросил у Лена, а как у Пронькина с акцентом, тот сказал:

-- No accent at all. Никакого акцента.

Между прочим, это Игорю принадлежит теория, что "мора" -- цыган, пофене -- происходит от немецкого "Mohr" или испанского "moro" -- мавр. Я так и считал. А недавно прочел в газете, что "морэ" поцыгански -- друг.

Году в семидесятом Игорь Пронькин приезжал к нам в Москву и рассказал такую историю. Он работал в это время мастером на заводе, изготовлявшем унитазы. На завод привезли японскую делегацию -- знакомиться с производством. Игорь приветствовал их на японском языке, а объяснения давал по-английски. Японцы уехали в полной уверенности, что им под видом инженера подсунули полковника КГБ. А заводское начальство после их отъезда стало коситься на Пронькина: чего он там наболтал "потенциальному противнику"?

Игорь был малый приметливый и с юмором. Он охотно делился с нами своими наблюдениями. Изображал -- актеры говорят "показывал" -- проходчика немца который, картавя, орал на другого немца:"Артур, черт нерусский!".. Он же подслушал разговор двух поляков, со злобой говоривших про собригадников-литовцев:

-- Пшекленты литы! На свентый хлеб мувьон: донас, донас!

(По литовски хлеб -- дуонас. Так они и называли святой хлеб.)

Игорь обрадовался, услышав в первый раз расшифровку аббревиатур: з/к -заполярные коммунисты, в/н -- временно незаключенные. Но эта hcb* ходила по всем лагерям; иногда вместо "коммунисты" говорили "комсомольцы" -- в память о построенном зеками Комсомольске-наАмуре.

Незаполярных коммунистов Пронькин недолюбливал. С удовольствием рассказал про редактора городской газеты, который, моментально перестроившись, продолжал выпускать ее и при немцах. В числе прочего вчерашний коммунист печатал свой вариант "Истории государства Российского":

Тут много набежало Арончиков и Сур.

Их племя размножалось и поедало кур.

Жаль, не знаю полного текста. Можно было бы предложить "Савраске".

В день Пасхи Игорь пришел к нам в барак, чинно поклонился на все стороны и сказал:

-- Христос воскрес, православные христиане! -- Потом повернулся к нам с Юликом. -- И вам, жиды, добрый вечер.

Эту формулу наши русские друзья и даже жены взяли на вооружение.

В лагере Игорь Пронькин с его разносторонними способностями легко мог бы устроиться на какую-нибудь придурочную должность -- но не хотел, вкалывал на общих. Злой Борька Печенев уверял всех, что у Игоря есть тайные сведения: скоро придут американцы. Всех придурков повесят, а работяг с почетом выпустят на свободу...

Между прочим, этот Печенев грубо нарушил правила хорошего тона в нашей любовной переписке. Увидев воочию -- из-за колючей ограды -- свою "жену" Люду, был сильно разочарован. Перестал ей писать и переключился на красивую бригадиршу Аню. Мы его сурово осудили, а в утешение Люде послали такое письмо:

Пора узнать его жене:

Борис пожертвовал отчизне

Тем, что не нужно на войне,

Но важно для семейной жизни.

А выражаясь поясней,

Он ранен был в такое место,

Как написал Хемингуэй

В печальной повести "Фиеста".

Именно этим, писали мы, объясняется Борькино неджентльменское поведение. Кончалось послание так:

А что до нас, то мы, ей-ей,

Жалеем этого подонка:

При всей паскудности своей

Он так хотел иметь ребенка!..