6:0 в пользу жизни

Наконец около меня затормозила белая «газель» с грузовым, без окон, салоном. Я открыл пассажирскую дверь и спросил, показывая на тую и два ящика цветочной рассады:

— То Павловска с этим добром подвезете?

Водитель «газели», мужчина лет пятидесяти, с обильной проседью в густых волосах и такими же, наполовину седыми и аккуратно постриженными усами, задумчиво посмотрел на моих зеленых спутниц и сказал:

— Думаю, что подвезу.

Он вышел, открыл заднюю грузовую дверь своей машины и я увидел, что салон «газели» аккуратно заставлен упакованными в картон плоскими, одинаковой толщины предметами. Предметы эти стояли на стеллаже, собранном из пятисантиметрового бруса и выглядели как картины, упакованные для их перевозки. Немного места оставалось у самого края салона, но именно этого места было для меня достаточно. Я, не веря своему везению, погрузил свое добро в «газель», а сам забрался на пассажирское сиденье, положив сумку с нотебуком на колени.

Водитель «Газели» не пытался расспрашивать о перевозимых мною растениях, он молчал и аккуратно вел машину, притормаживая перед малейшими неровностями дороги. Мне же было очень любопытно узнать, а что он такое везет в своей машине. Наконец, я не выдержал.

— У вас какой-то странный груз в кузове. Такое впечатление, что упаковки у вас не заводского производства.

— Да, — ответил он, — это не заводские упаковки, я их сделал сам. И стеллажи, на которых они стоят — тоже сам.

Дольше я терпеть не мог.

— А в упаковках то что? — наконец спросил я его.

— Картины, — спокойно, почти равнодушно, ответил он и, заметив мое изумление, пояснил, — Мои картины. Я художник.

— А… а зачем вы их перевозите? — спросил я, тут же добавив, — извините за любопытство.

Водитель, который оказался художником, кинул на меня быстрый взгляд, как бы оценивая, достоин ли я его ответа и, после небольшой паузы, пояснил:

— Я в середине зимы всегда уезжаю в деревню. В Тверской области у меня есть дом. Там я работаю, а летом у меня, как правило, различные выставки. Я не люблю оставлять картины в одиночестве, вот и вожу их с собой. Здесь новые работы и немного старых. Вот и машину купил, — художник нежно погладил руль, — удобную для перевозки картин.

— А что зимой можно делать в деревне?

— Я пишу, главным образом, пейзаж. Любимое время года — на рубеже зимы и весны. В это время деревья, околица, старые дома, голые скворечники удивительно пластичны, а мартовский снег, например, он не просто голубой, он глубокого розового цвета, а тени, напротив, лазурные и все это вместе дает неповторимый колорит.

— Так вы певец родной природы, — ляпнул я и тут же пожалел о сказанном.

Художник вновь кинул на меня быстрый взгляд и поморщился.

— Вы говорите штампами, как иногда любят писать журналисты, для которых что живопись, что футбол, например, всего лишь очередная тема, за которую им заплатят деньги, — сказал он беззлобно. — Вот недавно один из них в очередной раз написал, что мои картины написаны с любовью к родной природе. А что, разве есть художники, которые пишут с ненавистью к родной природе?

Он коротко глянул на меня.

Я засмеялся.

— Хорошо же вы их зацепили. А меня, пожалуйста, извините за сказанные слова. Вот если бы я клал текст на бумагу, то никогда бы не выразился так банально, — извиняющимся тоном ответил я, — Любой человек говорит хуже, чем его же мысль, изложенная на бумаге. Вот скажешь что-то, а потом думаешь, что сказал не так, что лучше было бы сказать другими словами и, вообще, лучше бы сказать не эту, а совсем иную мысль. А над бумагой, или за компьютером, можно долго сидеть, формулировать мысли, подбирать слова, оттачивать предложения. Написанный текст — он всегда лучше сказанного экспромтом.

— Вы писатель? — спросил он, снова глянув на меня.

— В основном — нет, не писатель.

— Что значит, «в основном»?

— В основном я юрист, занимаюсь сутяжничеством, а служенье муз, знаете ли, не терпит суеты. Вот и занимаюсь не тем, чем хочется, а тем, чем приходится.

— Ну а та, не основная, как вы говорите, часть вашей жизни, извините меня тоже за любопытство, — настойчиво продолжал он, — имеет какое-то отношение к литературе?

— Я пишу, главным образом, на специальные темы. Но у меня уже есть и то, что называется художественная литература.

— Любопытно, — заметил художник.

— Вы знаете, у меня есть вопрос, над которым я часто задумываюсь. Вот когда вы заканчиваете работу над картиной, у вас не появляется желание к ней вернуться и что-то исправить? Как долго продолжается это состояние, как часто картины подвергаются последующим переделкам. Когда картина для вас становится законченной?

Он помолчал, потом, не спеша, ответил:

— Это всегда по-разному. Когда картину видело уже много людей, то и художник на нее смотрит по-другому. Картина становится как бы не его личным произведением, а общим достоянием и воспринимается иначе. Это известный феномен, художники меня поймут. Чтобы такую картину тронуть кистью, нужны очень серьезные основания. Например — повреждение холста, но это особый случай.

Он опять замолчал на некоторое время, потом продолжил.