6:0 в пользу жизни

— А оконченную картину, но пока она еще твоя, я стараюсь повернуть холстом к стене и оставить на некоторое время. — И, после паузы, добавил, — Хотя не всегда это удается.

— Однажды у себя в деревне я писал натюрморт, — неспешно продолжил он рассказ, — потом вернулся в город, и поставил картину на мольберт, чтобы снова посмотреть на нее. И в городской мастерской она мне показалась гораздо хуже, чем в деревне. Краски, которые виделись золотыми, стали серыми, пластическое решение тоже было не то. В общем — стал я ее дописывать. Там добавил, тут добавил — в результате, как мне показалось, вышел дизайн.

— Что вышло? — не понял я.

— Я называю это дизайном. Когда работа яркая, сочная, но — безжизненная. Красивая, но без души. Мне бы тогда не торопиться, переждать, посмотреть свежим взглядом. А я взял флакон «пинена» и вылил на холст.

— Что вылили, — вновь не понял я.

— Растворитель. Вылил я тогда на картину флакон растворителя и тряпкой стер все с холста. — Он опять помолчал, — Я ответил на ваш вопрос?

— Ответили, спасибо. А могу я спросить, как вас зовут?

— Павел Александрович. Николаев Павел Александрович. Хотя, если вы не следите за сегодняшней живописью, вы вряд ли знаете мое имя.

— Честно говоря, не помню, к тому же ваше имя в России не столь уж редко встречается, что не способствует его быстрому запоминанию.

— Фамилия родительская, они у меня вологодские, там много исконно русских фамилий.

— У вас с деревне, Павел Александрович, наверное, тихо, речка, банька, красота…

— Вы знаете, всё так, но не совсем. И красиво, и речка, и банька, но тишины маловато, хотя на холсте этого не видно. — Художник улыбнулся. — У меня рядом проходит железная дорога, а от нее бывает шумно. Как-то раз у меня гостил приятель, он приехал на машине, железку не видел и думал также, как и вы. Дело было весной, окна еще не открывались, поэтому в доме тихо, мы выпиваем, закусываем картошечкой с капусткой, а в это время на станции за деревней останавливается товарный состав с танками. Они почему-то на платформах стояли не зачехленными, причем из-за деревьев виднелись только танковые башни со стволами. Я сижу напротив окна, все это вижу, а он, значит, и говорит: «Как у тебя тихо, только шелест какой-то». А я ему отвечаю: «Бабочка, наверное, проснулась и шелестит между окон». Он стопку выпил, посмотрел в окно, тут у него челюсть и отвалилась.

Мы приближались к Павловску.

— Вы где-то недалеко живете? — спросил я.

— Я живу в Гатчине, но люблю домой ездить через Павловск.

— Вас радует Павловский дворцово-парковый ансамбль?

Павел Александрович вновь поморщился от моего вопроса.

— Парк, честно говоря, я почти не вижу, дорога мимо проходит. Хотя Павловский парк и считается пейзажным, но я, все же, не люблю искусственную красивость, маскирующуюся под естественную. Хотя, любая красота — это дар Божий. Просто дорога через Павловск на Гатчину идет по очень красивым местам, там временами такой вид открывается — просто дух захватывает. Ни в какое сравнение это не идет с киевским шоссе. Я вас часом не обидел?

— А меня-то как вы могли обидеть? — удивился я.

— Я сказал, что не люблю искусственную красивость, а вы или ваша жена, наверное, занимаетесь садовым дизайном, вот и я подумал, что мои слова могли показаться вам обидными.

— Ландшафтным дизайном, действительно, занимается моя жена. Я же в этом процессе присутствую, главным образом, как потребитель. Но меня, честно говоря, очень радует та красота, которая получается в результате ею труда.

— Конечно, конечно, — согласился художник, — просто пластика природы несколько иного свойства.

— Как подлинное искусство и дизайн, о котором вы недавно говорили?

— Ну… не совсем так, но где-то эти аналогии можно применить. А вы в Павловске живете?

— Да. Вам практически по пути, если вы едете в Гатчину.

Около дома, где я выгрузил свой груз, Павел Александрович, закрыв грузовую дверь «газели», спросил:

— А Вас как зовут?

— Дмитрий Сергеевич. Расин Дмитрий Сергеевич.

— Надеюсь увидеть Ваше имя на обложке новой книги, — сказал он, крепко пожимая мне руку.

Через два часа, приняв душ, перекусив и переодевшись я стоял на платформе Павловского вокзала. Поезд тормозил, силуэт жены мелькнул у двери вагона и я поспешил к готовой открыться двери.

Первым делом я взял пакет с растениями и поцеловал теплую щеку жены.

— Как твои дела? — спросила она меня.

— Все в порядке, — ответил я, — а ты все успела?

— Ну, почти. Еще бы часа два — и точно все бы закончила.

— Значит ты довольная?

— Конечно, только устала немного и ножки болят.

— Лапа, — спросил я жену, — а что такое бульбульденция?

— А почему ты спрашиваешь? — Саша посмотрела на меня смеющимся взглядом, — Многолетник такой, мелкими синими цветочками цветет. Ты сегодня его вез домой.

— Я тебя люблю, — вместо ответа сказал я и обнял жену свободной рукой.

Санкт-Петербург, 2006 год.

Бэримор, сэр

Бэримор, сэр

Константин проснулся с непонятным и новым ощущением окружающего мира.