6:0 в пользу жизни

— Вот и хорошо! — Хорьков хлопнул ладонью по столу, — на честное отношение к моему предложению я и рассчитывал, ведь проверить исполнение нашей договоренности, как вы понимаете, я уже не смогу. Но, — тут Хорьков сделал паузу, — мне будут нужны гарантии. Не потому, что вы меня сможете обмануть в будущем, — тут Владимир Степанович поднял руку, предупреждая попытку Пайкина ему возражать, — мне нужны лишь гарантии того, что столь необычный заказ под силу ваше замечательной компании. Короче, — Хорьков вновь повелительным жестом руки остановил Эдуарда Савельевича, — я хочу сейчас передать вам некоторую сумму денег, в том числе заплатить за ваши хлопоты, а основная сумма будет лежать в банке и дожидаться того скорбного часа, когда Господь сочтет, что пришло время потратить эти деньги по их назначению.

— А если Господь сочтет, что мой уход из этого мира должен произойти раньше вашего?

— Если, дорогой Эдуард Савельевич, вам Господь отмерил меньше моего, во что, с учетом вашего возраста верится с трудом, у меня, как вы понимаете, будет еще возможность определиться с исполнителем моего заказа.

— Ну а деньги официальных «плакальщиков» вы тоже оставите в банке?

— Не совсем так. Все-таки вы должны подтвердить, что с «плакальщиками», как верно их обозвали, вам удалось договориться. Поэтому я готов дать необходимую сумму для вознаграждения нужных людей, а уж будут они или нет оказывать мне, так сказать, посмертные услуги зависит не от нашей с вами воли, а от Него.

И Владимир Степанович показал пальцем вверх, на струящуюся хрусталем из лепного потолочного плафона огромную музейную люстру.

— А как вы намереваетесь узнать, с кем именно я договорился? — продолжал допытываться Пайкин.

— Я понимаю, что расписок в этом случае никто никогда не даст, — ответил Хорьков, — Но мне будет достаточно, если в случае положительного ответа кандидата в «плакальщики» мне в качестве доказательства будет представлена запись вашего разговора. Надеюсь, подходящий диктофон для такого случая у вас есть?

— Найдется, — задумчиво ответил Эдуард Савельевич.

— Я никак не возьму в толк… — сказал Николай Валентинович, поднося к своей трубке дорогую блестящую зажигалку, и принимаясь раскуривать трубку. Раскурив трубку, он выпустил в потолок струю ароматного дыма, и продолжил:

— Что ты от меня сейчас хочешь? Клиент, как я понимаю, жив, здоров и помирать не собирается. Ты же мне предлагаешь деньги за то, что я не делал, не делаю и, может быть, делать никогда не буду. Обычно все бывает наоборот: я соглашаюсь что-то сделать, а потом меня пытаются кинуть и не заплатить. Или я все же чего-то не понял?

Николай Варганов, депутат городского парламента, положил трубку на край массивной пепельницы и испытующе поглядел на Пайкина, сидящего в кожаном кресле по другую сторону небольшого столика.

Кабинет Варганова был уставлен дорогой, но стандартной мебелью и был похож на тысячи таких же кабинетов по всей стране, но за окном депутатского кабинета высилась громада собора, золотой купол которого, возвышаясь над земной суетой, казалось, принадлежал уже другому миру.

— Нет, Коля, ты понимаешь все правильно, — ответил Пайкин, — Ты сейчас можешь взять деньги только за то, что в случае смерти Владимира Степановича Хорькова ты обещаешь придти на его гражданскую панихиду, произнести речь о заслугах покойного, а потом подержать свечку около его гроба, пока будет идти отпевание.

— А если я к тому времени уйду из депутатов, или стану депутатом Государственной Думы и буду крайне занят в столице или, например, заболею, тьфу-тьфу, конечно?

— Если ты физически не сможешь сделать то, о чем мы сейчас договариваемся, то ты ничем покойному, тьфу ты, черт, Хорькову, — поправился Пайкин, — не будешь обязан. Если же сможешь, то придешь и получишь оставшуюся часть вознаграждения.

— А сегодняшние деньги мне не придется возвращать?

— Деньги тебе не придется возвращать ни в каком случае. Деньги эти твои навечно.

— Деньги навечно, это ты хорошо сказал, — ухмыльнулся Варганов, убирая пухлый конверт во внутренний карман пиджака.

— Давайте мы лучше с вами здесь переговорим, — сказал Иван Алексеевич, открывая дверь в небольшой зал, центральную часть которого занимал большой овальный стол. — Тема мне показалась деликатной, поэтому нам лучше и спокойнее здесь пообщаться, — продолжил он, сев на одно из кресел, стоявших около стола и предложив Эдуарду Савельевичу сделать то же самое. — Так объясните мне, пожалуйста, еще раз, чего вы от меня хотите?

— Я прошу вас выступить на гражданской панихиде и сказать несколько слов об усопшем: Хорькове Владимире Степановиче.

— Так разве он умер?

— Нет, не умер. Он жив и, может быть, еще нас с вами переживет, — ответил Пайкин.

— То есть, выступать на панихиде мне пока не надо?

— Пока не надо.

— Но вы хотите, чтобы я сейчас взял на себя это обязательство? — немного задумчиво спросил Иван Алексеевич и посмотрел в окно, где над крышами близлежащих домов в весеннем небе сверкал золотом шпиль дворца, в котором некогда с согласия любимого внука великой императрицы был убит ее нелюбимый сын.