60 лет-не возраст №1-2003

Вернувшись домой, он засел за книги. Его особенно интересовал XVII век. Это было трагичное время. Расцвет русской культуры — и раскол православной церкви, когда за веру можно было поплатиться жизнью. Суриков не раз перечитывал «Житие» протопопа Аввакума. От книги веяло простором русской земли. Словно сухой, морозный ветер, зарождавшийся над степями, доносил запахи дремучих лесов, дальний звон колоколов и неистовые вопли страдальцев.

Протопоп Аввакум был главным противником церковных реформ патриарха Никона. Воображение верующих поражали невероятная сила духа и упорство Аввакума. Он бесстрашно обличал мздоимство чиновников и нерадение духовенства, не признавал светские развлечения и вмешивался в личную жизнь своих прихожан. Однако с Никоном у Аввакума были иные разногласия.

Патриарх ставил перед собой цель сделать русскую церковь могущественной, поднять ее престиж. «Третий Рим — Москва, а четвертому не бывать» — эти слова, сказанные до Никона, он стал воплощать в жизнь. Вторым Римом, как известно, называли Византию, откуда православие пришло на Русь. По указу патриарха церковные тексты стали переписываться по греческим образцам. Делали это в спешке, допуская множество ошибок, а все старые тексты были объявлены неправославными.

До Никоновских реформ в России были приняты две формы крестного знамения — двуперстное и трехперстное. Никон обвинил двуперстников в ереси. А ведь смысл этих символов не слишком различается. Оба они — знаки сопричастности христианству. Двуперстие должно напоминать о двойственной природе Христа — божественной и человеческой. В трехперстии соединение трех первых пальцев символизирует единство Бога в трех лицах, а прижатые к ладони два пальца указывают на две природы Христа.

Были и другие нововведения, приближавшие русское православие к византийским канонам. При этом обрядовым расхождениям был придан принципиальный характер — как различиям в вере. А если вера отцов объявлена ересью, бунт неминуем. Протопопу Аввакуму не было и тридцати, когда он возглавил раскольников.

Ни уговорами, ни истязаниями, ни ссылками (сначала в Тобольск, потом в Пустозерск), ни посулами заставить Аввакума подчиниться патриаршей воле не удалось. В 1682 году по мотивам вполне политическим — «за великия на царский дом хулы» — строптивого протопопа сожгли. (Кстати, он на год пережил своего идейного противника, который, тоже по политическим мотивам, был сослан на Север, лишившись высокого сана.)

Любимыми ученицами Аввакума были боярыня Феодосья Морозова и ее сестра княгиня Евдокия Урусова. Феодосья слыла одной из первых московских красавиц, была родственницей царя. Овдовела рано и приняла тайный монашеский постриг. В своем доме устроила настоящий раскольничий монастырь. Здесь находили пристанище и защиту многие из тех, кто не желал творить крестное знамение по-новому — тремя перстами. Да и сам Аввакум не раз прятался у своей ученицы, состоял с ней в переписке, принимал от сестер материальную помощь.

Царь Алексей Михайлович приходил в ярость, когда слышал обо всем этом. В конце концов он потребовал, чтобы сестры отреклись от старой веры. Их пытали на Ямском дворе, вздергивали на дыбе, бросали полуодетыми в снег, били плетьми. Когда боярыню Морозову везли с пыток по улицам Москвы, она поднимала окованную руку с двумя вытянутыми перстами. Московский люд приходил в волнение.

«Да, велика сила слабости! Какая бы дикая, чуждая истинной человечности идея ни владела душой человека, какие бы мрачные призраки ни руководили им, но если он угнетен, если он в цепях, если его влекут на пытку, в заточение, на казнь, — толпа будет всегда останавливаться перед ним и прислушиваться к его речам; дети получат, может быть, первый толчок к самостоятельной мысли, и через много лет художники создадут дивные изображения его позора и несчастия». Эти слова принадлежат писателю Всеволоду Гаршину. Они прекрасно иллюстрируют драматические моменты русской истории. Подходят они и к этой ситуации, с одной только оговоркой: Феодосью Морозову никак не назовешь слабой. Она была необычайно сильна духом и намерения имела возвышенные. «Чудо, да подивишися ли сему! Как так? Осмь тысячь хрестьян имела. Домового заводу тысячь больше двухсот было. Сына не пощадила наследника всему. А нынче вместо позлащенных одров в земле закопана сидит за старое православие», — писал о Морозовой летописец.

Разлученный с матерью сын разболелся с тоски. Царь прислал лекарей, но, по предположению летописца, «они его так улечили, что в малых днях гробу предаша».

А Феодосью Морозову и Евдокию Урусову вывезли из Москвы в Боровск и посадили в глубокую яму, холодную и сырую, недалеко от Пафнутьев-Боровского монастыря. Первой, на руках сестры, умерла Евдокия. Через несколько недель на грани голодной смерти была и Феодосья. Не выдержала, попросила стражника: «Помилуй меня, дай калачик». — «Ни, госпожа, боюся». — «Сухарика». — «Не смею».

Последнее ее желание было постирать сорочку, чтобы достойно встретить смерть. Стражник со слезами на глазах сделал это сам…