60 лет-не возраст №5-2008

Именно тогда он полюбил Север, а может быть, отчасти придумывал его, как придумывал свой мир, столь далекий от реальности. И ведь сам признавался в этом: «И чтоб не лгать реально — вот досада! — фантазно лгу». Называл себя «царем страны несуществующей». Когда Европа была охвачена мировой войной, Северянин удалился в царство грез. — вымышленную страну Миррелию — «Кроме звезд и Миррелии ничего в мире нет». Само слово «Миррелия» поэт образовал от имени своего кумира, поэтессы Мирры Лохвицкой.

Но где же были его истинные мысли? Мысли человека отнюдь не легкомысленного?.. Да и за придуманной маской в его стихах улавливалось ощущение боли. Поэт писал о том, что мучается, «заплутал, точно зверь, среди тревог и поэз». И вот уже в самих стихах звучат иные ноты:

Чем дальше, все хуже, хуже,
Все тягостней, все больней.
И к счастью, тропинка уже,
И ужас уже на ней.

Он всегда отстранялся от политики и, более того, подчеркивал это. Для Северянина существовал только один критерий — нравственность. Он выступал против фальши, бездушия, невежества. Для него жизнь одного человека была дороже всех сокровищ мира. Не случайно Блок заметил, что Северянин словно продолжает мысль Достоевского о том, что счастье невозможно построить на слезах и крови. А на упреки в пошлости поэт отвечал так:

Во мне выискивали пошлость,
Из виду упустив одно:
Ведь кто живописует площадь,
Тот пишет кистью площадной.

В 1918 году, как всегда, он уехал на весну и лето в Эстонию (тогда принадлежавшую России), в прибалтийское местечко Тойла, вместе с женой, поэтессой и переводчицей Фелиссой Круут. И вдруг — как гром среди ясного неба — оккупация немцами Прибалтики, образование самостоятельной республики Эстония. Северянин отрезан от родины, от России. Это даже не удар, это трагедия.

Как он будет жить без «крылатой» России, в великое будущее которой так веровал?.. Да и могла ли иссякнуть его любовь к родине?.. Он и не скрывал ее, всегда считал себя русским поэтом и гордился этим. И с годами боль по России все возрастала. Поэт всячески старался отдалить себя от эмигрантской среды:

Нет, я не беженец и я не эмигрант, —
Тебе, родительница, русский мои талант.
И вся душа моя, вся мысль моя верна
Тебе, на жизнь меня обрекшая страна!..

К середине 20-х годов изменился поэтический метод Северянина. Его язык стал строже, выразительнее, очистился от эгофутуристических словечек. Северянин уходит в лирику ясных чувств:

Освободясь от исхищрений
Когтистой моды, ожил стих,
Питомец чистых вдохновений
И вешних радостей живых.
Как он мечтал вернуться…

Странно было его положение на чужбине. Его не признавали эмигранты и постепенно забывали в России… А жилось трудно, книги, правда, издавали, но какие это были гонорары!.. В 1925 году в стихотворении «Классические розы» он пишет: «Вернуться в дом Россия ищет троп…». Но где пролегала его собственная тропа в Россию?

Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:
Не предавал тебя ни мыслью, ни душой…

В 1940 году советские войска вошли в Эстонию. Но кто к тому времени знал поэта Игоря Северянина? Только студенты филфаков да старики… И тем не менее надежда вернуться домой вспыхнула вновь. Игорь Северянин пишет письма в Ленинград. Их печатают журналы «Красная новь» и «Огонек» Весной 1941 года он посылает Всеволоду Рождественскому, известному поэту, работавшему тогда в одном из ленинградских издательств, несколько стихотворений о русских композиторах В ближайшем месяце они должны появиться в альманахе. Поэту уже выслан гонорар, в ответ приходит письмо со словами благодарности. Стихи уже в производстве…

Наступает страшный июнь сорок первого. При первой бомбежке Ленинграда бомба падает в здание Гостиного двора, где находилось издательство. Все мгновенно превратилось в руины и пепел…

Но Игорь Васильевич уже не мог быть вне России. Прожив двадцать три года без родины, он выстрадал это право, выстрадал главную свою тему. Надежда вернуться не оставляла его до последнего вздоха

Один из друзей Игоря Васильевича вспоминает: «Мы составили с ним несколько телеграмм и отправили их в Москву, Ленинград, умоляя о помощи… Но фашисты уже рвались к Нарве и не о какой автомашине не могло быть и речи. А Северянин все писал и писал письма, взывая о помощи, надеялся на Жданова, как он слышал, «отзывчивого, сердечного человека»».