60 миль в час (сборник)

Некоторые наши выдумки были очень забавны. Мы вспоминали Чарли Чаплина и выдумывали разные потешные пытки, всякие сюрпризы и так далее. Например, мы приглашаем кайзера на торжественный банкет и предлагаем ему присесть в большое кресло. А на самом деле это электрический стул. Кайзер посиживает в кресле, закусывает как ни в чем не бывало, и вдруг мы включаем ток. Но не сразу включаем в полную силу, достаточную, чтобы его испепелить, — нет, мы добавляем ток полегоньку. И все в зале окружают его, корчат ему рожи, напоминают ему про «Лузитанию». Я не помню, кто из нас придумал эту пытку, но помню день, когда ее придумали.

Это был ясный летний день, и у нас на дереве было очень оживленно. Несколько часов подряд мы подробно обсуждали разные способы пытать человека, но так, чтобы не замучить его до смерти.

По соседству с нами, на Сан-Пабло-стрит, жила в своем доме одна немецкая семья. Это были прекрасные люди, очень порядочные и простые. У них был сын, по имени Герман, приблизительно одних лет с моим братом Крикором. Парень тихий, немного замкнутый. Говорил он с легким немецким акцентом, несмотря на то что родился в нашей долине.

Когда мы завели разговор о пытках для кайзера, я тоже в нем участвовал, но считал, что это игра, а на деле ведь мы не будем жестокими с кем бы то ни было. Но там были другие ребята, постарше; они стали нервничать, им захотелось что-нибудь такое проделать. Кто-то упомянул Германа. Знаете, бывают ребята — ну совсем такие, как их отцы. И вот этот слюнтяй Альберт Сэвин и другой мальчик, Эдгар Райф, стали разжигать ненависть к Герману, который не сделал никому ничего дурного.

Началось все на нашем ореховом дереве, но быстро распространилось по всему кварталу. Толпа мальчишек, человек около десяти, решила расправиться с Германом. Мой брат Крикор пошел с ними, увязался за ними и я. Я не желал Герману зла, но усидеть дома мне было невмоготу. Я чувствовал, что просто умру, если останусь дома и ничего не увижу. Мой брат Крикор шел рядом со мной, и мы держались позади старших ребят. Собственно, в деле мы не участвовали, но раз уж все началось у нас во дворе, мы хотели увидеть, чем кончится.

Толпа ребят прошла на Сан-Пабло-стрит. Эдгар Райф подошел к дому Германа и постучал в дверь. Остальные стояли на той стороне улицы и ждали. Мать Германа открыла дверь, Эдгар Райф поговорил с ней минуту и вернулся к ребятам.

— Его нет дома, — сказал Эдгар. — Его мать говорит, он пошел в город. Должен вот-вот вернуться.

Мой брат Крикор сказал по-армянски:

— Хоть бы он сейчас не приходил.

Но Герман пришел. Кто-то увидел, как он идет по улице, и все бросились к нему.

Кто-то спросил:

— Ты немец?

Герман сказал:

— Да.

Кто-то спросил:

— А ты кайзера ненавидишь?

Герман сказал:

— Нет, я никого не ненавижу.

Тут кто-то ударил Германа по лицу. Кто-то другой подставил ему ножку, и он упал. Еще кто-то прыгнул на него, и все стали его бить кулаками и ногами.

Все это не заняло и двух минут. Все так же быстро кончилось, как и началось. Ведь мы считались маленькими солдатами. Нас считали защитниками порядка.

Когда у Германа пошла носом кровь, его спросили:

— Ну, а теперь ты ненавидишь кайзера?

И он закричал:

— Нет! Я ненавижу вас!

Когда увидели, что он все равно не станет ненавидеть кайзера, ему дали встать. Над ним смеялись и передразнивали, как он плачет. Шли за ним следом, толкали, били сзади и пинали всю дорогу до его дома издевались над ним. А он шел шагом до самого дома, так и не побежал. Когда он стал подыматься по ступенькам крыльца, из дома вышла его мать и увидела его. Она бросилась к сыну и помогла ему войти в дом. Ни слова не сказала она мальчишкам, так она была потрясена. Ребята постояли немного перед домом, хохотали и ругались, а потом ушли.

В тот вечер, когда мы легли, я сказал моему брату Крикору:

— Крикор, ты ненавидишь немцев?

А Крикор сказал:

— Что?

Я повторил:

— Ты ненавидишь немцев?

Некоторое время он ничего не говорил, но я знал, что он думает.

— Ненавижу немцев? Нет, — сказал он. — Не знаю, кого и что я ненавижу, но кое-что ненавижу наверное. Вот то, что они сегодня сделали. Это вот мне ненавистно. Вот это я ненавижу.

Мисс Гамма говорила, что мне нужно постричься; мама говорила, что мне нужно постричься; мой брат Крикор говорил, что мне нужно постричься.

Все говорили:

— Когда ты наконец пострижешься?

Был в нашем городе очень крупный торговец виноградом, по имени Хентингтон, который каждый день покупал у меня вечернюю газету. Это был человек двухсот сорока фунтов весом, у него было два «Кадиллака», шестьсот акров земли под виноградом аликанте, больше миллиона долларов в банке, а голова у него была маленькая, совсем лысая. Он посылал людей с железнодорожных складов за шесть кварталов посмотреть мою голову.

— Ай да Калифорния, что и говорить! — кричал он часто на всю улицу. — Вот где климат, вот где здоровье! Боже мой, что за волосы!

Мисс Гамма очень резко высказывалась о моей голове.

— Я не называю имен, — говорила она, — но, если один молодой человек из нашего класса не сходит в парикмахерскую в ближайшие дни, его переведут в исправительную школу.