66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Уидлер с удовольствием, поощряюще улыбаясь словно глядя на детскую игру, наблюдал за их действиями. Он прикуривал, мечтательно выпуская дым, и, похоже, ему доставляла массу удовольствия миссия парламентера и психоаналитика в одном лице. Эмили казалось, что он и сам с большим удовольствием принял бы участие в игре, хотя Хана как будто совсем не в его вкусе. Ну да... если ему нравлюсь я, то к чему ему эта хорошо сохранившаяся немка? И что это за способ соблазнения — сводить на глазах возлюбленной другую пару? Дура, зачем она позволила себя в это вовлечь! Может быть, он продолжает играть, может быть, для него в самом деле никакой роли не играет она сама. Только как зритель его спектакля. Интересно, этот шофер, заблаговременно припрятанный в машине, предупрежден обо всем? Эмили видела только его квадратный стриженый затылок. Ведь по дороге на пляж машину вел сам Адо. Водителя подсунул сам Уидлер, наверное. И водителю, наверное, не впервой возить такие парочки на этот пляж, где всякое бывает. Маловероятно, что Уидлер импровизирует. По всей вероятности, культурная программа была одна и та же для всех. Кло, вероятно, тоже подвергалась всему этому аттракциону. Вот все и встало на свои места. Теперь, кажется, настала ее, Эмили, очередь. И она едет в чужой машине, с чужим, совсем чужим, теперь чужим Уидлером, вовлеченная в эту игру — слава Богу, пока только как свидетель. Он щекочет ее и свои нервы. Шахматист, только играет он живыми фигурами. Заставляет их краснеть, драться и спариваться. Убегать по чужому городу из борделей. Любоваться на соития немолодых европейских пар. Запах... какой, однако, возбуждающий и отталкивающий запах! Глаза Эмили против ее воли обратились к Хане и Адо.

Адо держал в руках тяжелые груди своей жены. Глаза его были полузакрыты. Он, как мальчишка, восхищался Ханой. Много ли женщин было у него до нее? Конечно, он ее младше, но ненамного. Может быть, и были, — только не такие, как эта аристократизированная, утонченная помесь Брюнхильды с борзой. Аристократизм в лучших германских традициях. Эмили поймала себя на ненависти к Хане. Ведь Уидлер сейчас любуется ею. Что за радость? Что он в ней находит?

Может быть, я совершенно не нравлюсь ему в он хочет со мной только поразвлечься? Тот смысл, который в колледже вкладывали в этот глагол, — для него уже недостаточен. Ему для развлечения необходим риск, щекотка нервов, чужое унижение и участие в чужой судьбе, о котором его никто не просил. Черт бы его побрал! И Хану, которая ему нравится. Не может быть, чтобы его не возбуждало это дикое зрелище. Значит, черт бы побрал их обоих и недоумка Адо впридачу. Хотя он в этой компании самый нормальный и достойный сочувствия. Закрутить роман с Адо назло Хане и Уидлеру. Посмотреть на обмороки Ханы и на вытянутую рожу Уидлера. Хотя вряд ли Уидлер будет удивлен — он просто порадуется неожиданному повороту сюжета. Конечно! Он богат, и ему нравится эдаким принцем Флоризелем проникать в чужие судьбы, ломать или выстраивать их по своему образцу. Господи, да что же они так возятся!..

Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать. Уидлер осторожно взял Эмили за подбородок и повернул ее голову к паре. Пара... «Как делать детей с помощью пара и электричества? Берется пара, гасится электричество...» Тоннель продолжался. По Фрейду, в тоннелях тоже есть нечто сексуальное. Вагинальный символ. Не знаю насчет вагинальности, а наш автомобиль точно может быть интерпретирован в фаллографической терминологии. Эмили задрала голову, чтобы Уидлер не смог повернуть ее лицо к малопривлекательному зрелищу, но он властно прикоснулся к нее затылку, пригнул ее подбородок к груди, шепнул в ухо:

— Смотри! Это же прекрасно! Смотри, не отворачивайся, ведь сейчас на твоих глазах к ним возвращается счастье!

Не знаю уж, какое там счастье. Здесь, в машине, при нем, при мне!.. И ведь вслух, Господи Боже мой, ничего не скажешь...

Но что–то завораживающее было в глазах Уидлера, и в том, как Хана, разведя ноги, задрала до предела шелковую юбку, как Адо обхватил ее ягодицы... Треск материи. Он порвал на ней трусы, резко привлек к себе... Она застонала громче и замотала головой. Ее пальцы сжались в кулаки, потом разжались опять, она обхватила его затылок и привлекла его голову к своей груди. Потом она принялась подниматься и опускаться на его коленях, медленно, вращая при этом бедрами и чуть постанывая от наслаждения. Адо держал ее за лопатки, гладил обнаженную спину, сжимал плечи, потом все сильнее принялся прижимать ее к себе, сам попадая в такт ее движений и, видимо, проникая в нее все глубже и глубже. Тоннель кончился, и белый свет хлынул в кабину, ослепляя их, но подняты были темные стекла, и этим двоим нечего было смущаться.