66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Когда–то с точно такой же интонацией лектор освободил ее от занятий по истории европейской философии. Значит, она опять чего–то не понимает, в чем–то неполноценна...

— А как же твой мотоцикл? — вспомнила она.

— Билл отгонит назад.

— Какой еще Билл?

Он усмехнулся:

— Ах да, я же вас не представил... Ты его видела вчера. Тот, повыше и более толстый. Из моих телохранителей. Хранителей моего тела.

— Он что, был на пляже?

— Разумеется. С утра. Только я ему строго-настрого наказал не вмешиваться в происходящее. Кстати, пистолет заметил я сам. А подсунул его морячку, наверное, он.

— Он?!

— Ну да. Это мой пистолет, Только не «беретта», а кольт. Я ему сказал — всучи там кому–нибудь, кто будет попьянее, и пусть палит. Когда время настанет.

— Врешь!

— Ага, — засмеялся он. — Вру. Но Билл там был действительно. Только вмешиваться он и в самом деле не имел права. Если бы он вмешался, началось бы жуткое месиво. Его тут в полиции хорошо знают. Я понимал, кого брать на службу. У меня он зарабатывает больше, чем своими прежними грабежами. Но если еще раз засветится в полиции — все, ему крышка. Попадет в газеты. А я не хочу компрометировать свою команду.

Он был так прост и мил, что Эмили не могла не расхохотаться.

— А почему я его не заметила?

— А я тоже не заметил. Хитрый, скотина. Умеет маскироваться. Дерусь я, правда, получше. Меня учили не так, как его. Его — в местной школе карате, а меня — в Чикаго, на улицах, но это отдельная история.

— Зачем же тебе тогда он?

— А две головы всегда лучше, чем одна, — беспечно сказал Уидлер.

Эмили вспомнила, как в колледже ей один из ухажеров — неудачливых, потных и застенчивых — подсунул журнальчик с голыми фотографиями. Кажется, «Пентхаус». Фотоочерк о любви втроем. Название было — «Три головы лучше, чем одна». Она опять рассмеялась. Таким ухажерам уж точно ничего не светило. А люди посерьезнее и сами понимали, что к чему, и оттого искали себе кого–нибудь поромантичнее и подоступнее.

— Женщина с трезвой головой — лучшая женщина, — сказал Уидлер. — Правда, н ей трудно, и с ней трудно. Но тип «вакханка» или тип «бедняжка», или тип «Снегурочка» проигрывает по очкам в первом же раунде.

Он подошел к Эмили и поправил на ней очки. Потом направился к отелю. Она последовала за ним.

Неужели все произойдет здесь и сейчас? Пожалуй, он может даже кончить в нее — цикл сейчас позволяет это... Тьфу, черт, двадцать два года беречь девственность, чтобы отдать непонятому коммерсанту на второй день знакомства и душу и тело! Да еще в развалинах отеля, где вчера в это же время занимались любовью туземцы, лишенные комплексов цивилизации... О чем она только думает?! И если все мужчины, овладев женщиной, действительно испытывают разочарование...

— Не споткнись! Гляди под ноги! А, впрочем, ты тут уже была...

Откуда он знает?! Откуда он знал уже вчера, в ресторане?! Неужели у них сейчас будет, как у Ханы с Адо?.. Сладкое возбуждение, учащенное дыхание, озноб. Она не узнавала себя. Странное, счастливое предчувствие новизны и счастья. Все бывают после этого разочарованы и думают: «Зачем я это сделал?». Но ведь он — не все. Он — не как все. И что могла понимать Мэгги, которой и не снился такой Уидлер?..

— Осторожнее.

Он остановился на площадке второго этажа и смотрел на нее с любопытством. Здесь она уже была. А вот и зеркало. И вода хлещет, как вчера, но шум близкого, разгулявшегося к вечеру моря заглушает ее... Закат, золотистый и нежный, к вечеру багровел, предвещая ветер. Волны разбивались о песок. Их кипение, плеск, шорох внятно доносились из–за тонких, рассыпающихся стен. Карточный домик. Багроватые отсветы проникали сквозь пустые окна. Так здесь — каждый вечер. Люди здесь должны испытывать благоговение и ужас. И любовь.

— Мне кажется, это место — твое последнее яркое впечатление. Хочу узнать, почему.

Эмили с легким удивлением уставилась на него.

— А зачем это тебе?

Похоже, он предъявлял на нее какие–то права. Эмили не могла понять, нравится ей это или нет. Впрочем, «нравится» — не то слово. Эмили чувствовала, что их отношения с Джимом уже не вписываются в привычные рамки. Она не знала, как это называть. Джим похоже, знал.

— Затем, что я интересуюсь тобой, — ответил он. — Я готов поклясться, — добавил он, помолчав, — что ты пела в каком–нибудь пресвитерианском хоре. Так и вижу тебя выводящей хорал. Любила все эти семейные встречи.

Эмили глядела на него широко раскрытыми глазами.

— Собирала черную смородину. — безжалостно продолжал он, — красную смородину,., малину там всякую... — он призадумался, вспоминая названия ягод. — землянику, ежевику... Помогала маме. Была единственной радостью для своего старика отца.

— У меня такое чувство, — проговорила Эмили, — что если я не дотронусь до тебя, то ты исчезнешь.

Они в упор глядели друг на друга, не отводя глаз.

— Ну, попробуй, — произнес Джим, — посмотри, что будет.