666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть

Оживленный более обычного, пионер Матюков Третий сунул в крепкие розыскные руки пришельцев чашки. Оживление Колюшки Матюкова легко объяснить, если проследить за его действиями по приготовлению напитка. Попав на коммунальную кухню и оставшись в одиночестве – случай редчайший, – Колюшка обнаружил на соседском столике большую бутыль с заветным эликсиром Целителя Амнюка. Бутыль, очевидно, была забыта хронической соседкой мадам Нехай, которая от занятий ритмической гимнастикой перешла к другим оздоравливающим процедурам. Вследствие этих процедур темное помещеньице в конце коридора, именуемое «общие удобства», а в обменных объявлениях гражданина Чуможилова аттестуемое как «почти самостоятельный санузел раздельного действия», было занято. Сам автор объявлений переминался с ноги на ногу поблизости от помещеньица, поминутно оглядываясь на входную дверь, откуда ждал неприятностей, и отгоняя многочисленную поросль семейства Накойхеров. Будущие балалаечники, зажав в руках фамильные инструменты, дружно бились в фанерную дверь общих удобств с криками сколько можно?».

Мадам Нехай хранила гордое молчанье. За всей этой привычной суетой никто не заметил, как пионер откупорил бутыль и плеснул изрядную порцию эликсира в чашки с заваркой, приготовленные для гостей. Подобное пытливый пионер проделывал и раньше, но закаленный тудыматским еще самогоном, желудок его исторического деда никак не реагировал на фармакологические опыты Колюшки.

– Ну, как чаек? – прохрипел Кондратий. – Э-э-э! – отрапортовал практикант Бовин.

– Б-б-б! – поддержал его практикант Федин.

– Ну, вот и отлично, значит – понравился, – благостно кивнул Кондратий, – а теперь я расскажу вам…

– …как конница рубала, – неожиданно прервал его практикант Бовин, в котором эликсир возбудил подавленные было мемуарами жизненные силы. – С удовольствием послушаем, но в другой раз.

– У нас дело, важное дело, – добавил практикант Федин, – государственное…

* * *

Явление тихо добывало. Уже были произнесены все положенные речи. Сперва – вдохновляющие, потом – в нужной пропорции поносящие. Уже ответил на актуальные вопросы Василий Митрофанович Обличенных. Вопросов было, как всегда, два – «когда, наконец?» и «доколе?». Ответов тоже два: «Скоро!» и «Боремся!».

Услышав привычно оптимистические ответы ответственного работника, коллектив привычно облегченно вздохнул. Далее последовало награждение Шурика Ивановича Апельсинченко почетным знаком «Еще 10 лет материальной ответственности», и старый борец складского учета благодарно прослезился и, крепко закрыв глаза, чмокнул в колючую щеку поздравлявшую его Мурлену Сергеевну.

Оставалось только принять новый почин и расходиться.

Стирка в задних рядах тоже подходила к концу, а с самого заднего доносился недовольный голос Семена Мордыбана. Проснувшийся пролетарий требовал заботы и рассола. И вот, позвякивая бидончиком, двинулся к выходу из зала главный бригадного Масс Штаба Яков Бинец, на чьих довольно широких плечах лежала ответственность за подсобного пролетария, возложенная лично Мурленой Сергеевной.

Вот уже и поставлен на единодушное голосование почин «Сократим количество хищений до величины, равной выпуску продукции!», четко и изящно сформулированный товарищем Излагалищевой. Еще немного, и…

В этот успокоительный момент до задремавшего было Л. П. Бельюка донеслось:

– Послушайте, а где ваша Фабрика?

Лидия Петрович встрепенулся, как конь под командиром эскадрона, – вопрос поступил непосредственно от сидевшего рядом Василия Митрофановича Обличенных.

– То есть как это «где?». Коллектив, руководствуясь непосредственно вашими указаниями, борется, – зачастил директор.

– Это я знаю, – прошипел, продолжая улыбаться швейнотрудящимся в зале, тов. Обличенных. – А Фабрика где? Где пальто? Пропало!

Лидия Петрович покорно заморгал.

За общим гулом одобрений почину «Сократим количество хищений…» никто не заметил, как тихонько соскользнул со своего места в президиуме и растворился за кулисами свежеиспеченный кавалер почетного знака.

Ловко ориентируясь в полной темноте, царящей за сценой – сказывался полувековой складской опыт, – Шурик Иванович торопился к пожарному выходу. Многократно отраженное от пыльных кулис, неслось ему вслед:

– Ой, не надо, Бейлислав Павлович, я же только в среду вышла!

Фабричное искусство по-прежнему требовало жертв.

* * *

В дверь позвонили звонком тягучим и обещающим. Евгений Николаевич вздрогнул и побледнел,

– Виолетта! Ты слышишь?

Виолетта слышала, но крохотную пуховку, которой пудрила на ночь свой вполне каиссейный греческий нос, не отложила. Звонок опять запел переливисто и тревожно.

– Оно! – Евгений Николаевич вскочил и побежал по узкой и длинной комнате, цепляя углы мебели худыми вздрагивающими коленками.

– Оно! Вот и настал час! Вот и пришло время! Ты слышишь, Виолетта? Вот и приблизился финал той трагедии, у истоков которой…

Звонок залился как сторожевая овчарка.