7 Заклинатели (СИ)

- Не скалься, ничего похабного. Это название, по-вашему, некоего амплуа. Царица всегда одна, они ревнивы. Преданный раб не задействован в ритуалах, подобно супруге Улисса сидит на месте, дом сторожит. Занимается всякими делами. А потом разбирается в сведениях для епископа, пока тот занят службами и политикой. Хорошая царица - великое дело, но не все их достойны.

- А Хейлгар?

- Живописец? Нет, там не то... Царицей ста, кажется, сам епископ.

- Что за человек Эомер? Что с ним?

- Ну, лет десять назад он упал с коня и сломал бедро... Так что о подобном не пиши - у него глаза даже на потолке. Ему до сих пор стыдно, ведь он происходит из рода конников - имя указывает на это.

- Как?

- "Эох" на их языке означает "конь".

- Значит, он - твой тезка.

- Но бояться его не следует.

- Почему?

- Мы с тобою и с Пиктором для него мелковаты.

Вскоре после рассвета, споткнувшись на очередной неувязочке в стихе диалога, Шванк хотел было крикнуть Хельмута, но помедлил, отдыхая. По ущербной сути своей он был слабее невоюющего мужчины, при том уступая в силе и выносливости очень многим женщинам. Напряженно работать он мог разве что с рассвета и до того времени, как солнце начнет основательно припекать, а после обеда был способен разве что на чтение источников. Он все еще злился из-за неудачной мести рабов; его обижали запреты на участие в большинстве служб, помогающих созреванию урожая (дескать, если он запоет над плодами, на следующий год, растения сбросят цвет; естественно, они могут плодоносить хуже - те же яблони нормально родят на второй или третий год, но не ежегодно!). Тайно испытывая облегчение, кастрат был готов на время бросить и забыть все необязательные занятия, оставить лишь роман, раз уж так бог ему повелел. Близился привычный период апатии и плохого ночного сна.

То, что получалось - это был не совсем роман, а почти что кукольное действо, только длинное, с пафосом, и жутковатое. Что ж, пусть так. Гебхардта Шванка раздражали и персонажи. Он сердился свободной сказочности этого прошлого - а ведь происходили события всего около сорока лет назад, он в это время уже почти существовал, готовился появиться. В "наше время" всегда скучнее и не так свободно, как в прошлом, но уж очень близко возникло пресловутое прошлое и потеряло связи с настоящим! Он сердился, что действующие лица, а это люди, оказывались куда радостнее, решительнее, сильнее и свободнее его современников. Они, раб и неудачник, делали значимые вещи, а современники, в данном случае Гебхардт Шванк, просто описывали их деяния и зависели от них, теряя собственную крошечную свободу, лишаясь собственного значения! Гебхардт Шванк боялся затеряться. Его бесило, что в те недавние времена люди оказывались куда влиятельнее богов, а он, Шванк, наглый жонглер, не посмел отказать первому встречному божеству! Он мучительно завидовал живописцу и рыцарю, стойко и холодно.

Он все-таки решил крикнуть Хельмута, но тут заскрипела табуретка, и Эомер, подобно сове, повернул ко входу только лицо.

Спустя мгновение стал слышен крепкий топот. Потом распахнулась дверь; топот, и не помедлив, раздался громче, уже за спиной. Топотуны хорошо слышны на деревянных полах, они словно бы бьют ногами в большие барабаны, производят шум легко и этим довольствуются - этот же, без особенных усилий, творил звук и монотонный ритм прямо из камня, устраивал танец на каменном барабане (все полы здания были негорючими). Гебхардт Шванк встал, развернулся, низко поклонился и сел. Епископ Панкратий не заметил этого и прошел прямо к Эомеру.

Белое одеяние его было выпачкано, затерто от пояса до подола, грязь въелась накрепко; подол, видел Шванк, страшно измят - как если бы жрец то сидел на нем в седле, то связывал непослушные полы на поясе. Если б не красная полоса по краю, знак сана... Вошедший облачен странно, нелепо, можно сказать, шутовски - длинный меч и кинжал на поясе, бурый солдатский ранец за плечами - и при этом веревочные сандалии, которые не мешают ему ни громко, увесисто топать, ни опираться на стремена. Левая кисть перехвачена толстым слоем грязного бинта, поперек. Пахло от него потом коней, человеческим потом и очень сильно - травою, пылью, присохшей глиной.

Вошедший встал напротив Эомера и сбросил ранец, передернув плечами; тот сбросил со своей табуретки несколько свитков и передал подбежавшему Хельмуту. Епископ больше всего походил на обыкновенного старого сотника - не бритая, а лысая, блестящая голова, на лице седая пропыленная щетинка. Нос уточкой и въедливые светлые глазки, шея толстая. Скругленный лоб в пыли и потеках, руки грязные. Он надавил на воздух растопыренной пятерней, и вытянувшийся было Эомер поклонился сидя:

- Здравствуйте и радуйтесь, Ваше преосвященство!

- Хм, радуйтесь! Сорок лет мирного безвременья кончились, Эомер. Боюсь, что навсегда. Что происходит?

Голос его сильно охрип - видимо, вошедший сорвал его, и не раз; бас ли это обычно? Но разговаривал епископ быстро и внятно.

- Рабы молчат, но очень недовольны. Для мятежа пока не созрели, некому возглавить.

- В чем дело?

- Вы повесили...