7000 дней в ГУЛАГе

Для того, чтобы заставить заключенного работать интенсивнее, применялось очень простое, но зверское средство. Никто на свете не поверит, что обычный лист табака, выращиваемый в поле, способен превратить человека в животное. Но в НКВД умели и такой незлобивый лист табака использовать в своих целях. Я уже упоминал о том, что транспорты союзников, поставившие в Норильск тысячи тонн продуктов, спасли от голода заключенных и вольняшек. Но табака не хватало. Так полюбившаяся всей России махорка была здесь настоящей редкостью. И в НКВД быстро заметили, какое важное средство имеется у них в руках. Махорка выдавалась лишь в качестве премии за перевыполненную норму. Высокие нормы, которые прежде почти не выполнялись, теперь стали часто перевыполняться. До начала работы на стройплощадку приходил начальник. Бригада получала задание на день, причем начальник сразу же сообщал, сколько махорки он выдаст вечером, если задание будет выполнено.

И тогда начиналось безумие. Ни нарядчику, ни бригадиру теперь уже не требовалось подгонять работающих. Люди соревновались друг с другом. Даже более того, соревнуясь, они истязали себя до изнеможения. Страстное желание получить хоть немного курева заставляло их выкладываться полностью. Они работали без отдыха, часто отказываясь даже от часового перерыва. Едва успев проглотить маленький кусочек хлеба, они снова принимались за работу. Некурящим приходилось работать так же, как и курящим. Из-за щепотки табака друзья становились врагами. В конце рабочего дня нарядчик проверял результаты работы. Все напряженно ждали. Если норма была выполнена, нарядчик произносил долгожданную и желанную фразу:

– Бригадир, получи записку и иди за махоркой.

С не меньшим напряжением люди ждали возвращения бригадира с махоркой. И, ожидая, мечтали о том, как они выкурят сигарету. Некурящие же планировали, как они эту махорку поменяют на хлеб. К ним подходили курящие и уговаривали поменяться именно с ними.

Но чаще всего мечты так и оставались мечтами. Вначале бригадир обещал пачку махорки на двоих, но получалось так, что пачку получал каждый четвертый, и ее нужно было разделить на четыре части. Остаток бригадиры оставляли себе. Мерой служил спичечный коробок. На каждого выходило по два коробка. На следующий день гонка начиналась сначала. Целыми днями то и дело было слышно, как один покрикивает на другого:

– Эй ты, почему не работаешь? Из-за тебя мы не получим махорки.

Нередко доходило и до кровавых потасовок. Заключенные дрались лопатами и всем, что попадалось под руку. Нередко их обманывали: обещанную махорку не приносили, или нарядчик говорил, что норма не выполнена. В другой раз не было кладовщика или махорку делили между бригадирами. В дни, когда не хватало махорки, одну сигарету курили по десять человек.

Когда я вступал в новую должность, Лям сразу вручил мне пятьдесят пачек махорки.

– Используйте это как можно лучше, – сказал он при этом. – Это важнее увеличенного пайка.

Я решил не применять это средство. Нужно было использовать опыт, полученный мною на железной дороге. Прежде всего, я попытался установить хорошие отношения с железнодорожными диспетчерами. И в этом мне очень помогла махорка. Я выдавал каждому по нескольку пачек махорки, а они, взамен, лишь изредка следили за своевременной разгрузкой вагонов.

В конце месяца, когда суммировали результаты моей работы, оказалось, что впервые за долгое время Металлургстрою не пришлось платить штраф Управлению железной дороги. Мой авторитет резко повысился. Директор Металлургстроя был доволен тем, что он не ошибся в выборе. И я был удовлетворен своим успехом. Но были и недовольные. И, в первую очередь, диспетчеры Металлургстроя. Поначалу я никак не мог понять причины их недовольства, но позже узнал, почему они мне пакостили, где только можно было.

Бывший начальник транспортного отдела вместе с диспетчерами занимался небольшими незаконными сделками. Ночью, а иногда и днем, они использовали грузовики для своих личных целей. На территории Металлургстроя находились никем не охраняемые горы каменного угля. Этим углем они загружали грузовики и развозили по квартирам вольнонаемных. За это они получали деньги, которые и делили с конвоирами.

После того, как я однажды отказался участвовать в таких махинациях, против меня началась настоящая война. О каждой ошибке, о каждом моем промахе в работе они тут же докладывали директору. Но Эпштейн не обращал внимания на эти докладные. Для него главным было то, что не нужно было платить штраф Управлению железной дороги.

Спустя два месяца я понял, что ошибся, согласившись на эту должность. Саботаж диспетчеров, неспособность бригадиров, думавших только о том, где бы украсть, превратили мою работу в ад. Меня вынудили круглосуточно следить за работой. Вскоре я понял, что не выдержу всего этого, и попросил Эпштейна освободить меня от этой работы. Но он и слушать этого не хотел.