7000 дней в ГУЛАГе

Я сразу узнал почерк жены. Вырвав у нее из рук письмо, я помчался в сарайчик, где хранился уголь. Спрятавшись в угол, я дрожащими руками разорвал конверт.

«Дорогой мой Карл!» – прочитал я и остановился. Счастье не давало мне продолжать, первые фразы плясали перед моими повлажневшими глазами. «Дорогой Карл…» Если письмо начинается такими словами, значит, все хорошо, подумал я. Она все еще принадлежит мне. Я читал дальше. Я узнал, что письмо попало к ней после многих приключений, так как я послал его по старому адресу, не зная, что жена давно уже переехала. Она сообщала, как пережила войну. Соня и ее родители давно уже считали меня умершим. Письмо заканчивалось самыми теплыми словами, какими могут обмениваться только любящие друг друга люди.

Это был мой первый счастливый день в лагере. Теперь я неожиданно получил ответ на вопрос: зачем жить?

Да, стоило выносить мучения ради того, чтобы дождаться нынешнего дня!

Таким же образом я получил от жены еще несколько писем, деньги и журналы, пока осведомитель НКВД кое-что не пронюхал. Все заключенные в III лаготделении в Дудинке знали, что Зубков работает на НКВД. Он получил десять лет лагерей за растрату и сейчас пытался облегчить свое положение доносительством. Он сообщал обо всем: что едят заключенные, о чем говорят, что воруют. Он провоцировал их всеми возможными способами лишь для того, чтобы получить материал для доносов. Зубков подслушивал разговоры заключенных и сообщал об их содержании в НКВД, не забывая при этом добавить и кое-что от себя. В награду за эту грязную работу ему выдали спецпропуск с разрешением по нескольку дней не появляться в лагере. У Зубкова была любовница из вольнонаемных, с которой он часто и коротал ночи. Он работал старшим железнодорожным диспетчером и был моим сменщиком. Часто во время передачи смены у меня с Зубковым происходили тяжелые ссоры. Он постоянно делал мне замечания, что цифры на товарном листе проставлены нечетко, что неточно обозначен путь, на котором стоит загруженный или пустой вагон и т. д. Я всегда старался при этом сохранить хладнокровие, но мне удавалось это сделать крайне редко. Его боялись все вольнонаемные и заключенные, так как, прекрасно зная свою силу, он вел себя всегда соответственно.

Узнав о моей тайне, Зубков тут же поспешил сообщить об этом своим приказодателям. Он, разумеется, не удовлетворился лишь сообщением о том, что я получил совершенно безопасные письма от моей жены. Он добавил, что напал на след контрреволюционной шпионской организации, тесно связанной с заграницей. Более того, на мое имя оттуда поступают даже большие суммы денег для шпионских целей. Зубкову поручили следить за мной. Это послужило причиной того, что меня не сразу прогнали с этой работы.

В НКВД сначала допросили немку. Ей сказали, что лучше всего сразу во всем сознаться, потому что они и так уже все знают. Затем вызвали и ее мужа, также работавшего железнодорожником.

Вскоре после этого немка нашла меня в порту, когда я выписывал номера вагонов.

– Ради бога, напишите жене, чтобы она больше не присылала писем на мой адрес. НКВД из этого выводит целую шпионскую аферу, – она произнесла это так быстро и взволнованно, что я с трудом понял, о чем идет речь.

Я тут же сообщил жене, чтобы она отныне писала по лагерному адресу.

Во время моего отсутствия обыскали мои вещи и все печатное и рукописное забрали. Даже книгу о жизни Чайковского.

Вероятно, в НКВД вскоре убедились в том, что последняя «шпионская» афера не что иное, как глупый вымысел. Поэтому там удовлетворились тем, что меня освободили с этой должности, а начальнику лагпункта приказали перевести меня в бригаду, не работавшую в порту.

Меня отправили на погрузку песка в песчаном карьере.

Через несколько дней меня перевели из III лаготделения в Пересылку, соседнее этапное местечко.

На пересылке в это время было оживленно. Сюда прибывали новые транспорты с заключенными, которые должны были заменить тех, кто за зиму умер или превратился в калеку. Все бараки были переполнены, многие спали даже под нарами. Вновь прибывшие вовсю торговали своими вещами. За несколько буханок хлеба и немного махорки можно было купить костюм, за две пайки хлеба – шелковую рубашку или пару хороших ботинок. В роли покупателей выступали уголовники, которые по заказу вольнонаемных покупали все, что было пригодно к употреблению. Продавцами же в основном были немцы или русские, прибывшие из Германии или Австрии прямо в лагеря, даже не повидавшись с родными.

Отсюда заключенных отправляли в Норильск. С одним из этапов увезли и меня.

Часть VII Снова в Норильске

В VI лаготделении

В Норильске наш транспорт встретили представители лагерной администрации и всех прибывших распределили по разным лаготделениям.