7000 дней в ГУЛАГе

На этой станции работало шестьдесят заключенных. По утрам и вечерам нас под конвоем водили из лагеря на станцию и обратно. На большинстве должностей находились заключенные, кроме поста начальника станции. Дежурный линейный диспетчер, почти все стрелочники и половина служащих были заключенными. Конвоиры, естественно, целый день контролировали каждого из нас. Но бывали и дни, когда они следили за нами всего лишь один раз в день. У нас здесь было больше свободы, чем в порту Дудинка. Там мы могли свободно передвигаться лишь в порту, а здесь имели возможность даже по городу ходить свободно. Диспетчерам по работе было положено обходить разные объекты и следить за разгрузкой-погрузкой. Поэтому охранники не могли следить за каждым нашим шагом.

С политическими заключенными конвоирам было легко – редко кто из нас злоупотреблял этой свободой. Однако уголовники и дальше продолжали красть и грабить, были даже убийства с целью грабежа.

Так, в конце 1947 года один уголовник убил в Норильске целую семью. Он ворвался в квартиру, находившуюся рядом со станцией, и застал там детей в возрасте от пяти до шестнадцати лет и бабушку, ухаживавшую за ними. Старушку, стряпавшую на кухне, бандит зарубил топором, но она еще успела вскрикнуть. На крик на кухню прибежала старшая шестнадцатилетняя внучка, и ее постигла та же судьба. Затем бандит зашел в комнату и убил остальных детей, собрал все их небогатое имущество. И в тот момент, когда он уже собрался уходить, домой вернулась мать. Он ее задушил голыми руками. Через несколько дней, напившись, убийца начал этим хвастаться и все сам рассказал. Его приговорили к смертной казни и расстреляли.

Моя нынешняя необычная свобода позволила мне навестить старых друзей, одни из которых еще были заключенными, но большинство уже отсидели свой срок и проживали в Норильске как ссыльнопоселенцы. Многих я встречал на станции. Одни из них, узнав, где я работаю, специально приходили, чтобы повидаться со мной, а другие избегали железной дороги, чтобы со мной не встречаться. Таким образом, мне вновь предоставилась возможность узнать подлинный характер некоторых людей. Как раз те, кто больше всего ругал освободившихся друзей за то, что не хлопочут о них, теперь избегали встреч со своими бывшими товарищами. Те же, от кого этого меньше всего ожидали, при любой возможности показывали, что не забыли старых друзей-лагерников.

Вальтер Зорге, берлинский рабочий, теперь работал вольнонаемным слесарем. Каждый раз после зарплаты он специально ходил вокруг станции и, убедившись, что его никто не видит, совал мне в руку кошелек с двадцатью пятью рублями. Вальтер Мюллер, тоже берлинец, десятой дорогой обходил железнодорожную станцию.

А некоторых друзей я посещал в их квартирах, и таким образом имел возможность наблюдать, как они насыщаются свободой. К некоторым приехали жены с детьми. И некоторые жены с симпатией и сердечностью относились к друзьям своего мужа. Во время нескольких моих визитов к Василию его жена всегда меня хорошо угощала, а перед уходом набивала мои карманы едой.

Но я с неохотой принимал приглашения моих друзей погостить у них, я понимал, что у них будут неприятности, если об этом узнает НКВД.

У меня снова наступил период «благосостояния». Мне помогали не только друзья, но и вольняшки, работавшие на станции, подкармливали меня.

На станции Норильск II работала бригада женщин-путейцев, ремонтировавших рельсы. Сорок женщин охраняло три охранника. Некоторые женщины познакомились с работавшими на станции мужчинами. С согласия охранников, зарабатывавших на этом, они укрывались с мужчинами в близлежащих домиках. После этого солдатам приносили водку и закуску.

Некоторые женщины имели постоянных мужчин, а некоторые и вовсе не работали. Они либо были со своими клиентами, либо прятались в здании железнодорожной станции.

Многие солдаты, вернувшиеся с войны в Норильск, снова стали конвоирами. Фронтовики во многом отличались от солдат не воевавших. Прежде всего, бросалась в глаза известная деморализация первых, выражавшаяся не только в том, что они «зарабатывали» на женщинах, но и в том, что они вообще были готовы сделать то, о чем до войны даже не помышляли. Они не боялись строгого наказания. Нередко они разрешали уголовникам даже оставлять бригаду и грабить квартиры вольняшек. Добычу делили пополам.

Да и для политических перемены были явными. Конвоиры нас почти не ругали, а раньше били, а то и убивали. Сейчас побоев почти не было, зато участились попытки к бегству. В последнее время из разных лаготделений бежало несколько групп заключенных. Беглецами были, в основном, политические. Исчезла надежда на амнистию или радикальные перемены. Стало известно, что часть архивов НКВД была уничтожена во время войны, поэтому не исключалась возможность заключенным где-нибудь укрыться. Возвращение фронтовиков и военнопленных позволяло беглецу затеряться в массе и жить под чужим именем. Эти факты заставили задуматься о побеге даже тех заключенных, которые раньше об этом и не помышляли.