7000 дней в ГУЛАГе

«Черный ворон» катил по городу. Мы с любопытством рассматривали сквозь крохотные окошки улицы неизвестного восточносибирского города областного центра Иркутска. Сначала мы увидели двух– и трехэтажные деревянные дома, а в центре города – каменные и кирпичные здания. По улицам ездили трамваи с маленькими вагончиками и редкие автобусы. На краю города находилась большая пересыльная тюрьма. Машина въехала в темный тюремный двор, и мы вышли. Сели на свои вещи. Во дворе мы заметили мужчин и женщин, которые на левой руке носили желтую повязку с надписью: «Заключенный». Нас удивило, почему нас, как обычно, не спрашивают, откуда мы прибыли. Они проходили мимо, не обращая на нас никакого внимания.

Мы сидели во дворе несколько часов. Все это время охранники часто открывали большие въездные ворота, выпуская пустые «воронки». Шоферы и их спутники носили такие же желтые повязки, как и те, которые работали во дворе.

Наконец, нас повели в душ, находившийся в дальнем углу большого двора. Рядом с четырьмя большими кирпичными тюремными зданиями стояла большая двухэтажная постройка с душевой и прачечной. Две лестницы вели в большой предбанник, где посредине и вдоль стен стояли длинные лавки. Из соседнего помещения вышла группа женщин и поздоровалась с нами:

– Здравствуйте, мужчины!

Увидев женщин, мы удивились. Они сказали, чтобы мы всю свою одежду повесили на проволочные крючки, укрепленные на стене. Бригадирша громко сказала, что мы должны пройти через санобработку, как именовались в лагерях и тюрьмах дезинфекция одежды и купание. Бригадирша, полная брюнетка лет двадцати пяти, и другие девушки были одеты в короткие безрукавки, а на голой левой руке, повыше локтя, была та же желтая повязка с надписью «заключенный». На ногах у них были тапочки, а юбки едва достигали колен.

В предбанник мы входили по десять человек, там нас уже ждали женщины. Я стоял перед ними совершенно голый и не решался к ним приблизиться.

– Быстрей, быстрей, у нас нет времени, – крикнула одна из девушек.

Затем она махнула мне рукой, в которой держала машинку для стрижки. Сжав зубы, я подошел.

– Садись!

Я сел на лавку. Девушка начала водить машинкой по голове, и отрезанные волосы рассыпались по моему телу. Покончив с волосами на голове, она подняла мою левую руку и побрила под мышкой. То же самое сделала с правой подмышкой. Наконец, начала брить низ живота. Чтобы сделать это основательно, она схватила меня за атрибут мужественности, поворачивая его во все стороны, при этом делая невозможные замечания. В конце она спросила, как долго у меня не было женщины. Все это я выслушивал молча.

Когда стрижка закончилась, мы поднялись в помывочную, где у входа также стояла женщина, выдававшая каждому жестяной тазик и кусочек мыла. Помывшись, мы вернулись в то помещение, где оставили одежду. Одежда уже была продезинфицирована и лежала вперемежку. Я с трудом отыскал свои вещи. После дезинфекции одежда была такой горячей, что ее нельзя было взять в руки. Одевшись, мы отправились в сопровождении надзирателя в трехэтажное здание. У входа мы вынуждены были подождать, пока откроют двери. Мы выстроились в длинном коридоре, надзиратель приказал:

– Разберитесь по четверо и по шестеро.

Меня удивило то, что мы сами могли выбирать себе сокамерников. Ведь тюремная администрация всегда сама решала, кого с кем поселить в одну камеру. Здесь же к этому относились весьма либерально. А для заключенного очень важно, с кем он будет находиться в одной камере. Часто случалось так, что один человек мог омрачить жизнь всей камере. Меня с еще тремя товарищами поместили в одиночную, в обычных условиях, камеру.

Пересыльная тюрьма в Иркутске во многом отличалась от остальных тюрем, в которых мне довелось до сих пор побывать. Здесь были условия жизни, достойные человека. Я впервые столкнулся с тем, что надзиратель или кто-нибудь другой из тюремного начальства отвечали на вопросы заключенных по-человечески, без ругательств. Уголовники, представлявшие остальную часть заключенных, терроризировали весь персонал и своими неоправданными требованиями, ни днем, ни ночью не прекращавшимся шумом, доставляли надзирателям много хлопот. Сквозь окно было слышно, как уголовники матерят друг друга. Они обвиняли друг друга в предательстве, и при этом говорили такие гнусные слова, что нам приходилось затыкать уши.

Особую картину представляли собой малолетние преступники, размещенные в двух камерах. Жутко было слушать, как из детских уст вырываются слова, на которые были способны лишь самые испорченные матерщинники. Эти мальчики с девочками, находящиеся на нижнем этаже, вели «дружеские» разговоры, в основном касавшиеся «любви». С утра до вечера малолетки сидели у окон, обмениваясь «любезностями». Этот вульгарный язык и в устах взрослых звучал отвратительно, но когда им пользовались дети, это было и вовсе невыносимо. Тем более что дети в данном случае превосходили взрослых. С такой молодежью можно попасть в катастрофу.