7000 дней в ГУЛАГе

– Когда меня в 1936 году в Москве арестовали и приговорили к десяти годам на основании полностью вымышленных обвинений, я был уверен, что ошибка будет рано или поздно исправлена. Эта вера не покидает меня и до сих пор, но вместо этого вы начинаете против меня новое следствие. Понимая, что ни следствие НКВД, ни приговор не имеют под собой никакой правовой основы, я и решил никогда больше не подписывать никакие протоколы.

– Так… – следователь нажал на кнопку звонка.

Вошел солдат. Следователь поднялся и вышел. Через несколько минут он вернулся вместе с начальником норильского управления НКВД Поликарповым. Увидев Поликарпова, я поднялся.

– Вы что это вытворяете? Это что за театр? – закричал Поликарпов.

– Это не театр, это жизнь. Я не хочу участвовать в вашем представлении.

– Что-о? – взвизгнул Поликарпов.

Он схватил меня обеими руками за шиворот, прижал к стене и начал душить. Я не защищался, мне было все равно. Он отпустил меня. Я остался стоять у стены.

– Испугался, да? – Поликарпов сел. – Слушайте, знаете ли вы, в какое время мы живем? Я имею право безо всякого следствия поставить вас к стенке. Но я этого не сделаю. Мы прекрасно проведем еще одно следствие. Вместо того, чтобы поблагодарить нас, вы тут дурака валяете. Я вас ясно спрашиваю: будете вы себя вести как надо или нет?

– Делайте со мной, что хотите, я ничего не подпишу.

Поликарпов встал и повернулся к следователю:

– Бросьте его в подвал, пусть он там околеет.

Конвоир тащил меня по коридору, бил, загонял в угол и ругал.

– Ты фашистский отброс, я тебе сейчас почки отобью.

– Это не я фашист, а ты, – кричал я на конвоира и руками пробовал защищаться.

Ему на помощь пришел еще один солдат. Они повели меня через двор в центральную тюрьму Норильского управления НКВД. Появился долговязый надзиратель со связкой ключей в руке и посмотрел на меня сквозь решетчатые ворота.

– Еще один фашист! Иди сюда! Мы покажем тебе, как нужно уважать советскую власть.

Он повел меня в подвал, где слева и справа располагались камеры. Конечно, снова было раздевание догола, обыск и т. д. Даже кусок хлеба разломили на мелкие кусочки и тщательно их обыскали. Бросили меня в камеру. Как только закрылась дверь, меня тут же окружили заключенные, спрашивая, из какого я отделения, что нового там, есть ли у меня махорка. Услышав, что у меня нет махорки и что я некурящий, они были разочарованы. Кто-то с верхних нар крикнул:

– Оставьте человека в покое, пусть немного отдохнет.

Большинство отступило, один пожал мне руку. Подошел еще один, церемониально протянул руку и представился:

– Инженер Брилёв.

С круглого обросшего лица, которое еще больше округляли черные, тронутые сединой волосы, на меня смотрели острые голубые глаза. Он наклонился ко мне и зашептал на ухо:

– Здесь много урок, ну, вы знаете, это уголовники. Берегитесь их. У вас есть что-нибудь поесть?

Я повернулся, чтобы достать из своего мешочка хлеб, но мешочек исчез. Искать его было бесполезно. Я сказал об этом своему новому знакомому, а он лишь взглянул на верхние нары, не сказав ни слова. Я начал искать место на нарах. В камере было довольно свободно. На верхних нарах места занимали рецидивисты, так называемые «блатные», на нижних нарах – политические, которых называли «фраерами». На самых верхних нарах, под потолком, где было всего четыре места, расположились мелкие воришки, которых звали «кусочниками».

Моим соседом по нарам оказался инженер Земский из Калинина. Он получил десять лет за вредительство. Когда началась война, его бросили в тюрьму за то, что он в разговоре со своим коллегой расхваливал немецкую технику. Земский этого и не отрицал, поскольку он ее видел воочию. Он считал, что в разговорах о качестве немецкой техники нет ничего криминального. Две недели мы были вместе. Я близко узнал этого симпатичного и сложного человека, утверждавшего, что техника – это большое несчастье для человечества, что человек становится ее рабом, что она приведет его к катастрофе. Не прошло и двух месяцев, как Земского приговорили к смерти и расстреляли.

Я познакомился и с другими обитателями камеры. Это было пестрое общество. Старшим среди уголовников, т. е. паханом, был некий Иванов, расположившийся отдельно от всех. Он всегда выбирал такое положение, чтобы лежать, опершись рукой на нары и слегка приподняв верхнюю часть тела. Вокруг него всегда вертелись кусочники, выслушивая все его приказания. Да и остальные уголовники смотрели на него с благоговением и выполняли любую его блажь.

– Белый, дай мне воды. Щербатый – полотенце. Белый, затопи печь, – то и дело раздавал Иванов приказы своим подданным, и попробуй не послушай его – такого бы забили насмерть.