#8-Дань Псам

- Есть только подозрения. Думаю, он каким-то образом переговорил с Увечным Богом. Уверена, разговор был неприятным. Карса редко бывает приятным.

- Итак, Император Тысячи Смертей…

- Умер смертью окончательной. Мне хочется думать, что Рулад на последнем издыхании поблагодарил Карсу Орлонга.

“Если ей хочется так думать, милости прошу”. - А меч? Тоблакай носит его как свой?

Она подобрала поводья и послала коня шагом. - Не знаю, - сказала она. - Еще одна причина его отыскать.

“В этом ты не одинока, женщина”. - Он заключил сделку с Увечным. Занял место императора.

- Неужели?

Он тоже понудил мерина идти, снова оказавшись рядом с ней. - Существует иная возможность?

На это она вздохнула: - Ах, я знаю то, чего ты не знаешь. Скиталец, я знаю Карсу Орлонга.

- И что это должно означать?

- Видишь ли, излюбленная его игра - представляться… очевидным. Тупым, лишенным всякого изящества, всякого приличия. Простым дикарем. Очевидная возможность - единственная возможность, не так ли? Вот почему я не верю, что он так поступил.

- То есть не желаешь верить. Я скажу прямо, Семар Дев. Если твой Тоблакай несет меч Скованного Бога, ему придется либо отдать его мне, либо обнажить против меня. Подобное оружие следует уничтожить.

- Ты считаешь себя врагом Увечного Бога? Что же, в этом ты не уникален.

Скиталец нахмурился: - Я не заявлял себя его врагом и не намереваюсь заявлять. Однако он зашел слишком далеко.

- Кто ты, Скиталец?

- Когда-то я играл в игры цивилизованности, Семар Дев. Но в конце концов остался дикарем.

- Слишком многие заступали путь Карсе Орлонгу, - заявила она. - Только недолго удавалось им простоять. - Она помолчала. - Цивилизованный, дикарь - все это слова. Жестокий убийца волен рядиться в любые костюмы, способен выдумывать великие причины и неотложные необходимости. Боги подлые, как мне надоели дурацкие повадки мужчин! Во всем мире вы одинаковы!

Он ответил на ее вспышку молчанием, ибо давно был уверен: все именно так и обстоит. Никогда не изменится. Животные остаются животными, наделены они разумом или нет. Они дерутся, они убивают, они умирают. Жизнь - страдание, а когда она кончается… что тогда?

Конец. Должно быть так. Просто обязано.

Итак, между ними не осталось недоговоренностей. Им уже не нужно рассказывать байки и вспоминать о прошлых приключениях. Все, что важно обоим, находится впереди.

С Тоблакаем по имени Карса Орлонг.

***

В не таком уж далеком прошлом человек, известный под прозвищем Капитана, был чьим-то пленником. Когда он стал бесполезным, его бросили на равнине, приколотив за руки и ноги деревянными кольями к твердой земле - оставили поживой для хищников и падальщиков Ламатафа. Однако он не был готов умереть. Он сорвал руки с кольев, освободил ноги и полз на карачках половину лиги - к долине, по которой текла река, некогда широкая, на сегодня похожая скорее на окруженный тополями ручей.

Руки его были раздроблены. Ноги не держали вес тела. А еще он был убежден: заползшие в уши муравьи так и не вышли наружу, став пленниками тоннелей черепа, и построили в мозгах самое настоящее гнездо - он мог ощутить кислотные выделения на вспухшем, почерневшем языке.

Если легенды не врут, жуткие и давно всеми позабытые духи реки поднялись из грязи, что таится под трещинами берегов, и подобно червям сползлись к бредящему, содрогающемуся человеку. Дарить жизнь не в природе подобных существ; нет, это была сделка. Король кормит наследников, желая продолжить род, но и наследники кормят короля иллюзиями бессмертия. Рука просовывается сквозь прутья клетки, чтобы пожать руку, тянущуюся сквозь прутья соседней клетки. И они не просто касаются друг дружки…

Духи поддерживали в нем жизнь. А он пустил их в душу, даровав новый дом. Увы, духи оказались беспокойными и наглыми гостями.

Его путешествие, его превращение в бродячего тирана равнин Ламатафа были долгими и трудными. Всякий, видевший уродливое, искалеченное существо, каким был вначале Капитан, поразился бы нынешней перемене. Множество слухов неслось перед ним пыльными смерчами - почти все выдуманные, некоторые близкие к истине.

Искалеченные ноги делали движения пыткой. Пальцы скрючились словно когти, костяшки обросли узлами и шишками. Руки его казались лапами дохлого стервятника.

Он ездил на троне, поставленном на втором ярусе переднего выступа фургона; от солнца его защищали выцветшие навесы. Перед повозкой брели четыреста или пятьсот впряженных рабов, и каждый тяжко налегал на ярмо, стараясь продвинуть фургон по неровной почве. Такое же число брело в тени повозки, помогая поварам, ткачам и плотникам, пока не приходил их черед влезать в упряжь.