8 марта, зараза!

Сам одет в те же толстовку и джинсы, что и вчера. Поверх — куртка, та самая, с глухим капюшоном, в которой он вчера меня поймал в подворотне. Непривычно видеть его в несвежей одежде, да и самого какого-то измятого, уставшего и словно не спавшего всю ночь.

Отвожу взгляд, киваю.

— Я в порядке.

Пытаюсь закрыть дверь, руки дрожат, ключ не попадает в скважину.

Гектор отбирает его у меня, сам запирает дверь.

— Успокойся, — говорит, отводя мне за ухо выбившуюся прядь. — Идём.

И берёт меня за руку.

Мы никогда прежде не ходили вместе вот так, держась за руки. И сейчас меня относит на два года назад, когда он был настоящим спасителем и опорой. Когда я верила, что за ним — как за каменной стеной. С ним так здорово, оказывается, шагать рядом, особенно, когда моя ладонь покоится в его — большой, твёрдой, прохладной.

У подъезда ждёт чёрный внедорожник, на котором меня вчера похищали.

— У тебя — новая машина? — спрашиваю, забираясь на пассажирское сидение.

— Как видишь, — сухо отвечает он.

И мне невольно думается — как мало я его знаю. Мы никогда не обсуждали что-то вместе — покупку новой машины, например. Всегда всё решал он один. За нас. Вернее, нас — никогда не было. Только я и он, живущие рядом, но в параллельных мирах. Так и не ставшие одним целым.

Недосемья.

Только вчерашнее решение было моим. И я теперь от него не отступлюсь.

Отворачиваюсь к окну, чтобы не залипать на его руки. Гектор красиво водит — уверенно, дерзко, сосредоточено. Это очень сексуально и заводит. Потому что так же уверено и дерзко, сосредотачиваясь на процессе, он занимается сексом. Ну…раньше… когда у нас был горячий секс. Когда это не превратилось у нас в тупой механический процесс. Когда он ещё не убил меня.

О чём я думаю? У меня мама умирает!

Их с Верой домик — в ближнем пригороде. Уютный, старинный, полутораэтажный. С романтичной мансардой и балкончиком. Перед домом — садик. Мама вроде бы увлекалась цветоводством. В прошлом году у неё было просто жилище цветочной феи.

Увы, несмотря на лучших реабилитологов, на передовую терапию, мама так и не встала на ноги. Состояние, конечно, улучшилось, но ходить по-прежнему не может. Зато научилась ловко управляться с креслом. Гектор отвозил его каким-то спецам, и те сделали так, что мама может опускаться на колени и возиться на своих клумбах. Вера всегда помогает ей.

А ещё мама пьёт. Деятельная, кипучая, всегда чем-то занятая, она теперь считает себя обузой. И Вера потакает её слабости.

Едва Гектор паркуется у аккуратного зелёного забора, я выскакиваю и несусь к калитке.

Он широко шагает сзади.

Маму застаём в беседке. Она полулежит на полу, хрипит, вращает глазами. Рядом мечется Вера. Вокруг валяются початые бутылки, на столике — нехитрая закусь.

Какого чёрта они в беседке? Март в этом году нереально холодный! Под ногами чавкает слякоть. Сечёт ледяная морось. Вот-вот снова повалит мокрый снег.

— Что вы стоите? — гаркает на неё Гектор, как он умеет, и та вытягивается по струнке. — Несите её в дом. Живо!

Вера подхватывает маму, которая начинает задыхаться, и идёт к дому.

Меня колотит, я бегу следом, как собачонка.

Гектор достаёт телефон и кому-то звонит.

Доктора из клиники Завадского приезжают быстро. Куда быстрее обычной скорой.

Пока они возятся с мамой под наблюдением Гектора, я спешно пытаюсь навести порядок. Две женщины — пусть одна из них и почти немощная — превратили уютный домик в свинарник.

— Я ведь оставляла вам телефон клининговой компании, — ворчу на Веру, сметая горы мусора.

Маму укладывают на каталку и увозят.

Гектор появляется в дверях, несколько секунд наблюдает за тем, как я воюю с огромным мусорным мешком, потом подходит, открывает его и помогает мне собирать мусор. Наши ладони то и дело соприкасаются.

Вера просто смотрит на нас и вытирает сопли.

Гектор поднимается и холодно бросает ей:

— Римму Израилевну увезли в специальный реабилитационный центр, — он не отчитывается, он, как всегда, ставит перед фактом. — У неё уже алкоголизм. Будет принудительное лечение. Алла, нужно будет завтра съездить, подписать документы.

Киваю. Сейчас мне это решение кажется правильным и единственным в данной ситуации.

— А как же я? — всхлипывает Вера.

— А вы уволены, Верочка, — ехидно произносит Гектор, и та начинает нервно икать.

— К-как ув-волена?

— На хрен, — бросает он, — на хрен, Верочка. Собирайте вещи и чтоб через полчаса духу вашего здесь не было.

— А как же…

— Никак! — рявкает он, Вера подпрыгивает на месте. — Время пошло. Через двадцать девять минут я выволоку вас прочь и сдам в полицию.

Она ещё всхлипывает, но начинает суетливо собираться.

Мы с Гектором молча приводим дом в более-менее пристойный вид.

Когда Вера уходит, Гектор садится на диван — когда-то тот был украшен подушками в этническом стиле — и устало прикрывает глаза.

— Алла, сделаешь кофе? — спрашивает он.

Киваю, бреду на кухню, где стоит новейшая, но уже изрядно ухэканная кофемашина. Делаю две чашки, возвращаюсь в гостиную, одну протягиваю ему. Другую оставляю себе. Сажусь в кресло и с наслаждением делаю несколько глотков.