8 марта, зараза!

— О, круто!

— У меня идея есть — дед давно подумывал кое-какие предметы в музей передать. Ему всё равно в какой, а я в ваш отправлю. Заодно и письмецо для тебя вложу.

— Здорово! Буду ждать! — честно признаюсь и чувствую, как теплеет на душе.

— Давай, котёныш, — он чмокает меня в волосы и встаёт, — погнал я. Ещё собираться надо. — На выходе из беседки он приостанавливается и, чуть замявшись, говорит: — И ты бы это… нашла консенсус со своим айсбергом, что ли. Он у тебя хоть и двинутый, но знаешь… правильный. С принципами. Таких мало даже в органах.

Я лишь улыбаюсь и ничего не отвечаю — похвалы в адрес Гектора больше меня не трогают. Раньше — злили. Теперь — всё равно.

Данил уходит, а я бреду к тому самому кафе, где собиралась встретиться с ним. Как всё поменялось за несколько часов! Жизнь моя поменялась! И дальше поменяется ещё круче, потому что уже вызревает решение, которое мне кажется единственно верным.

Данька подал пример: чтобы покончить с этими неправильными, токсичными отношениями — нужно уехать. Не просто в другой город — в другой регион. Подальше. Бежать-бежать-бежать…

Иначе он всё время будет лезть в мою жизнь. Делать, как лучше. Наблюдать, контролировать, управлять. Это же Гектор. Ему или полное подчинение или никак.

Заказываю кофе и чизкейк и злюсь на себя — надо было сразу уезжать. А я — трусиха зависимая. Всё переживала: как же мама? Нет, дальше так не пойдёт. Если я действительно хочу свободы и самостоятельности — нужно жечь мосты и обрубать хвосты. Сразу. Резко. А не по кусочку.

Решение даётся легко, потому что правильное.

Набираю Гектора, жду, когда ответит, он снова начинает взволновано, задевая ещё звенящие струны души:

— Алла… Что-то случилось?

— Ты можешь приехать?

— Всё-таки приехать. Я же сразу говорил. Скоро буду.

— Где ты будешь? Я ведь не дома.

— Я знаю, где ты. Твой новый аппарат. В нём — специальная программа.

Вот же сволочь! Я ему что — подопытный кролик? Хомячок лабораторный? Следить за мной.

Мерзко.

Ёжусь.

— Жду, — бросаю в трубку и отключаюсь.

В кафе тихо. Звучит ненавязчивая музыка. Немногочисленные посетители опробуют новое заведение. Однако и они все сразу оборачиваются, когда он появляется на пороге. Ещё бы — в такие заведения не заглядывают завсегдатаи светских сводок.

А ещё у Гектора — особая энергетика, которая одновременно притягивает и подавляет.

Он уверено идёт к столику, за которым сижу я. Подзывает официанта, делает заказ. Кладёт на стол пачку сигарет, вытягивает одну и закуривает. Запах его табака в сочетании с парфюмом — дурманит. Такой очень мужской — холодно-терпко-строгий аромат.

— Полагаю, этот сопляк тебе всё рассказал?

— О да, мистер проницательность, — ехидничаю я, отводя глаза и комкая салфетку. Не хочу видеть Гектора, не хочу его обонять. Иначе пропитываюсь им. Его образ отпечатывается на внутренний стороне век и тревожит потом в неприличных снах. — И про слежку, и про то, кто ты.

Он выпускает в сторону тонкую струйку дыма, немного нервно сбивает пепел в пепельницу.

— Что думаешь делать в свете открывшихся обстоятельств?

— Уеду.

Гектор вздрагивает.

— Не дури, — всё-таки резко комментирует он. — Ты жизни не знаешь.

— И не узнаю, если ты всё время будешь жить её за меня. А ты — будешь.

— Буду, но не так, как раньше. Без вмешательства. Просто быть рядом, страховать, поддерживать.

Мотаю головой:

— Я тебе не верю. Ни одному слову. Ты всё наше знакомство мне только лгал.

— Нет, — обрывает он, — наоборот — был предельно честен. И тебя саму просил не строить иллюзий на мой счёт. Не придумывать меня. А теперь мне приходится чувствовать себя виноватым, — с горечью произносит он, — за то, что я не соответствую твоему вымышленному образу меня.

— Ты винишь себя в этом? — удивляюсь я.

— И в этом тоже, — говорит он, и сигарета в тонких красивых пальцах начинает дрожать. — Алла, у меня никогда не было отношений с девушками. Только секс со шлюхами — без эмоций, без лиц, без имён. Ты моя первая и единственная женщина после мамы, с которой захотелось стать ближе и духовно и эмоционально. Но я понятия не имею, как это делается. И косячу раз за разом, — он затягивается, смотрит в сторону. — Знаешь, наверное, на мне проклятие. Потому что все, кто меня любит, обязательно страдают или погибают. Поэтому, Алла, не люби меня, но позволь мне заботиться о тебе, помогать, беречь. Хотя бы на расстоянии. Если тебя напрягает видеться раз в неделю — давай реже, раз в месяц. Только не уезжай.

И это «не уезжай» он произносит таким потерянным и грустным тоном, что у меня в душе всё обрывается и летит вниз. В тартарары. Потому что в его голосе звучит такое отчаянное одиночество. Ведь теперь, когда Рус от него отказался, у него совсем никого нет из близких. И…это даже страшно. Но…

— Извини, — шепчу, — но я решила. Я уже говорила тебе один раз — мне ничего от тебя не нужно…

— Алла, — перебивает он и накрывает мою ладонь своей, — пожалуйста. Я тенью стану. Я умею. Ты не будешь меня замечать. Только останься — здесь, в этом городе…