80 дней в огне

Из штаба армии к нам в дивизию с секретным оперативным приказом был послан офицер связи младший лейтенант Моргунов. Получив пакет, он двинулся по берегу, но по пути встретился с бойцом, нога у которого была обвязана окровавленными бинтами.

Раненый попросил есть, офицер отдал ему взятый на дорогу кусок хлеба. На этом они и расстались, но не успел армейский связной отойти несколько шагов, как боец выстрелил ему в спину. Моргунов упал и потерял сознание. Боец обыскал лежащего, достал из его полевой сумки пакет, распечатал конверт и заменил приказ другим.

Вскоре в штаб дивизии доставили с трудом передвигающегося раненого.

— Иду к переправе и вдруг вижу, лежит офицер связи, а рядом с ним сумка и автомат. Подобрал все и вот принес.

Раненого усадили, а сумку отнесли к комдиву. Полковник открыл сумку и, найдя в ней пакет на свое имя, распечатал его и прочитал, а прочитав, сильно удивился. Штарм предлагал оставить один из заводских цехов. Зачем?

Гуртьев позвонил Чуйкову.

— Прошу разъяснить мне приказ 043, — попросил он командарма:

— Как 043? Что-то не помню, — раздался голос командарма.

Полковник шифром прочитал приказ, согласно которому объект № 3 следовало оставить, а основные усилия направить к 6, 9 и 17 объектам.

— Кстати, объект номер три есть старый объект номер семнадцать, путаница какая-то, и подозрительная путаница, — добавил Гуртьев.

— А кто вам его вручил? — спросил Чуйков.

— Найден в полевой сумке убитого офицера связи Моргунова.

— Сейчас же доставьте мне этот приказ, — распорядился Чуйков.

Полковник вышел из штольни, чтобы поговорить с раненым, но того и след простыл. Дежурившие у штаба автоматчики сказали, что раненый «поплелся до ветру». Разыскать ушедшего не удалось.

А произошло следующее. «Раненый» зашел в уборную, чтобы через минуту выйти оттуда преображенным, в новеньком ватнике и, конечно, без бинтов. Неузнанный, он прошел в расположение соседней части артиллерийского полка. Там он разговорился со штабным писарем. Вид безоружного человека сразу обращает на себя внимание на фронте, а потому писарь отнесся к нему подозрительно. К тому же «раненый» допустил тактическую ошибку: похлопав по стволу одной из пушек, он заметил:

— Ну как, еще не вышла из строя?

— А почему бы ей выйти? — обиделся писарь, обиделся, как артиллерист. — Не собираешься ли ты навесить ее себе на шею вместо потерянного автомата?

Не желая осложнять положения, «раненый» стал прощаться, но писарь задержал его.

— Драпануть задумал, стой! — приказал он.

— Я связной, никуда не драпаю.

— Связной или беглый, а шагом марш к командиру дивизии, — приказал писарь и вместе с другими артиллеристами повел «раненого» к Гуртьеву. По пути «раненый» допустил еще одну ошибку: попытался оторвать подкладку с шапки-ушанки. Заметили это, вырвали шапку, под ее подкладкой нашли пузырек с ядом.

У Гуртьева «раненый» сознался, что его послали в наше расположение гитлеровцы, да и сам он оказался немцем.

Хочется сказать несколько слов и о писаре, задержавшем шпиона. Он заслуживает этого.

Некоторые полагают, писарь в штабе — бездельник, у него профессия роскошная. У нас это было не так. Жить в холодном сыром блиндаже, работать при свете коптилки круглые сутки — ужас. Да и не без большого риска занятие. Писарь обязан часто ходить в подразделения, собирать там сведения, следовательно, подвергать жизнь ежеминутной опасности. Да что в подразделения! На кухню тоже надо ходить, а кухня по заведенной традиции — самое горячее место обстрела. Противник заметил скопление народа — и бьет из миномета. Не удивительно, что один трусоватый штабной работник предлагал тому, кто принесет ему суп, свой паек хлеба.

Не таков был наш писарь. Он ничего не боялся и разгуливал под обстрелом вполне свободно. Повсюду приходилось встречать его длинную, качающуюся на ходу фигуру. Бойцы его очень любили. Писарь этот был большим весельчаком. В прошлом он работал в эстраде.

Таким неунывающим он был всегда.

Помню, как-то напоролись мы с ним и двумя связистами на фашистские танки. Танки ринулись на нас, а мы спрятались в подвал ближайшего разбитого домика. Гитлеровцы заметили это и давай кататься над нашей головой. Подвал небольшой, перекрытие над ним ветхое, потолок трещит, вот-вот рухнет. Но это полбеды, авось не весь провалится, хуже, если ворвутся автоматчики и забросают гранатами. А весельчаку хоть бы что! Смеется, балагурит. Он подпер своей продолговатой головой потолок и кричит:

— Не бойтесь, удержу!

Я невольно расхохотался. А тут наш канцелярист выхватил противотанковую гранату, которую, как и каждый из нас, носил у пояса, и, сделав вылазку, подбил машину.

В другой раз я встретился с ним на палубе катера, переправлявшегося через Волгу.

На середине реки рулевое управление отказало. Пассажиры сильно встревожились. Люди, не боявшиеся в окопах ни черта, оказавшись во власти водной стихии, чувствовали себя неважно.

Механик пытался исправить повреждение, но сам ничего сделать не мог, а его помощник слишком нервничал. Вдруг откуда ни возьмись — писарь.