80 дней в огне

Семьи нет. Она где-то в глубоком тылу. О ней думаешь по ночам, мечтая о далеком свидании. Свидании, напоминающем чудо. А пока… пока жену, детей, родителей заменяет боевая семья твоего подразделения. Тяга к ней сильна необычайно. Причем каждый немало повоевавший имеет свою самую любимую часть, «основную», как бы сказать. Эту и после бесчисленных неизбежных переводов он считает своей, ею гордится.

Только пятьдесят дней провел я в дивизии, но с тех пор, вероятно, до самой смерти буду считать себя гуртьевцем. А потому разлука с соединением показалась мне особенно тяжелой.

Случилось это так. Меня вызвал к себе комдив.

— Вас вызывает штаб армии, — сказал он мне.

Стало тяжело, как при прощании с родным домом.

На КП штарма в овраге, около нефтесиндиката, узнаю о своем новом назначении — помощником начальника разведки штаба армии.

Жизнь в «хозяйстве Чуйкова», или «наверху», как именовали его в дивизиях, мало чем отличается от жизни у Гуртьева. Почти круглосуточная работа, почти круглосуточные бои. Штаб армии в обычных условиях должен дислоцироваться за десять километров от переднего края. Здесь иное. Расстояние от КП до первой линии окопов измеряется порой сотнями метров…

Между тем Сталинградское сражение подходило к своему кульминационному пункту.

Кончалась вторая декада ноября. Немцы продолжали нажимать. В десятых числах месяца, когда по Волге плыло так называемое «сало», гитлеровцы в течение нескольких часов так бомбили передовую Людникова, что казалось, здесь все погибло. Но атака, предпринятая после массированного налета «юнкерсов», захлебнулась. Стряхивая с себя щебень, сплевывая попавший в рот песок, советские бойцы поднялись навстречу врагу и отразили его. Однако снова понеслись в пике «юнкерсы». Гитлеровцы занял» овраги. Еще атака — и передовая оказалась разорванной в нескольких местах.

В эти минуты особенно напряженно работала разведка. Мы тщательно изучали силы противника и установили, что он производит перегруппировку: снимает стоящие против 64-й армии румынские и итальянские части, отводит их во второй эшелон и заменяет подтянутыми с Дона эсэсовскими дивизиями. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнения — жди последнего боя.

Однако странно отнесся к таким сообщениям генерал Чуйков. Прослушав доклад, он как-то загадочно улыбнулся.

Война приучает обращать внимание на мелочи. Мысль напряженно заработала. Неужели ожидаемое наступает? Верилось: фашистам готовилась ловушка. А одновременно тревога. Эсэсовцы — не румыны. Кто знает, выдержит ли шестьдесят четвертая? Ведь силы войск на исходе. А ожесточенным атакам конца не было. Армейская передовая разорвана. Мы, правда, держались, но…

…Близится рассвет незабываемого 19 ноября. Тучи висят почти над головой. Даже осветительные ракеты не могут победить эту облачность. В такую погоду авиация бездействует. Впрочем, нет. Вот с левого берега Волги зажужжали шмелями ночные бомбардировщики — героические фанерные кукурузники, для них любая погода не страшна. Они хозяйничают над немецкой передовой, основательно обрабатывая ее. Сработав как следует, самолеты-крошки улетели.

В блиндаже духота. Предрассветные сумерки — лучшее время для прогулки. Я вышел из блиндажа подышать свежим воздухом. Вдруг вижу, впереди Чуйков. В руках у генерала часы, он смотрит на их светящийся циферблат и чего-то ждет. Позади Чуйкова начальник штаба Крылов и член Военного совета Гуров.

Сердце забилось. Неспроста такое.

Вдруг затряслась земля. Гул, приглушенный расстоянием, но потрясающий, неслыханный.

— Наверное, гроза, — вырвалось у начальника разведки армии майора Давыдова.

— Гроза, но не божья, а наша, советская, — усмехнулся Чуйков и, обняв Крылова, поцеловал его.

Что пережили мы — не передать. Значит, оно началось? Грудь распирал восторг, хотелось петь.

Как выяснилось, гитлеровцы еще не понимали своего поражения. 19 ноября они продолжали атаки. Они вышли к этому времени на берег Волги у Тракторного, у Мокрой Мечетки, в районе «Красного Октября» и у Купоросного. Бой продолжался весь день, ночью же в подразделениях частей Чуйкова был зачитан приказ о переходе в наступление. Двадцатого ноября, собрав последние силы, сталинградцы бросились в атаку. Противника захватили врасплох. Готовясь к наступлению, уверенные в близкой победе, фашисты оголили вторую линию обороны. А первую прорвали дивизии Горохова, Людникова, Родимцева и другие.

Однако и теперь, несмотря на прорыв в районе Серафимовича и Клетской, несмотря на окружение в районе Калача, враг сопротивлялся. Он не пал духом. Помню взятого в плен фельдфебеля одного из гренадерских полков. Матерый фашист, он держался почти вызывающе. Даже спорить пытался. Уверял, что Сталинграда как такового уже нет. Командование, мол, решает свои задачи, и окружение — чепуха.

В эту минуту немецкий «мессершмитт» вступил в бой с нашим самолетом и поджег его. Летчик выбросился, а гитлеровский ас стал его расстреливать.

— Видите, ваша авиация бессильна против нашей, — заявил пленный.