80 сигарет

В шесть утра вас выводят из камеры. Распихивают по боксам – вонючим камерам, без какой бы то ни было мебели и единственным зарешеченным окошком. Пять часов вы стоите в этой зловонной коробке, плечом к плечу к другим зэкам, потому что людей набивают в эти боксики до самого отказа. Пять часов в насмерть прокуренной комнате.

С непривычки ваша голова начинает раскалываться уже спустя час. Вам хочется спать. Есть. Сдохнуть. Камера, из которой вас вывели и запихали сюда, грезится вам раем земным. Теплая, с отдельной кроватью; с горячим чаем; с баландой на обед; с новой, еще не начатой книгой, взятой в местной библиотеке. О чем еще мечтать!

За полчаса боксик заполняется сигаретным дымом. Вам кажется, что вы не продержитесь и трех часов в этом маринаде из людей. Но, конечно, продерживаетесь. И эти боксики – всего лишь начало. Спустя пять-шесть часов приезжают тюремные машины – автозаки. Начинается сортировка по районным судам. Кому куда ехать. Измотанные, вы начинаете нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.

Вы скрещиваете пальцы. В какой суд увозят первыми? Центральный? Черт! Ну разумеется, мое «такси» стоит последним в очереди. Значит, еще минимум час.

Затем вы трясетесь в автозаке. Летом – обливаясь потом. Зимой – промерзая до костей. Вас укачивает от запаха бензина.

Дальше – суд.

Процедура повторяется. Вас запирают в комнате в четыре квадратных метра. Чаще всего вы тут один. Иногда вдвоем. Четыре стены, покрытые шлепками цемента, в простонародье – шуба. Запрещенная Женевской конвенцией: сердобольные европейцы посчитали, что шуба угнетает заключенного, давит на психику.

Глаза привыкают к слабому желтому освещению дохлой лампы. Лавочка! Лечь сложно – она полметра в длину. Но можно исхитриться, закинуть ноги на стену или свернуться эмбрионом. И затекать всем телом еще часов семь. В промежутке будет короткая прогулка до зала суда. Минута – и мера пресечения продлена. Возвращаемся в боксик. Вам плевать на меру пресечения. Вы прекрасно понимаете, что все это – чистая формальность. Вы и не надеялись на освобождение под подписку. Вы хотите обратно в камеру. Вы вспоминаете, что сегодня одному из сокамерников должна была прийти передачка. Значит, пируем! Вы еще не привыкли к тюрьме. Трясетесь как банный лист, не готовые к большому сроку. Вы читаете книгу, перечитывая каждую страницу по нескольку раз, потому что ум ваш в смятении. Вы все еще «срете вольными пирожками», как тут говорят. Но этап, это увлекательное путешествие, в один заход примиряет вас с вашим серым и безрадостным будущим. Окрашивает его милыми, уютными радостями.

И вот я уже не мечтаю о свободе. Я скрючиваюсь на крохотной железной лавке и представляю себе большой бутерброд с колбасой, залитый майонезом (ведь сегодня у нас передачка!), и опостылевший чай. Зато с сахаром. И книга. Везите меня уже скорей в камеру!

Возвращение проходит чуть быстрей, но все же растягивается на многие часы.

Вас вывели в шесть. А вернулись вы после отбоя, часов в одиннадцать.

Вы смотрите на бутерброд. Без аппетита пихаете его в себя и вырубаетесь.

Когда я стал рабом, этапы превратились в аттракцион на выживание. Стоять бок о бок с людьми нельзя, но стоять больше негде. Ехать с людьми в автозаке на одной лавке нельзя, но приходится. Такой компромисс выводит людей из себя. Они готовы разорвать тебя, глядят волком. А ты дышать забываешь. Смотришь в пол, не поднимая головы, лишь бы не привлекать к себе внимание.

А теперь я расскажу о случае, которого стыжусь по сей день.

Лежа на скамейке в камере ожидания в суде, я дремлю. Железная дверь отворяется. Вводят молодого парня, чуть старше меня. Сделав первый шаг, он испуганно смотрит на меня и выпаливает с порога: «Я обиженный».

Это была моя первая встреча с рабом.

Я пододвигаюсь, уступая ему место на лавочке, но он садится на корточки в углу. Он не выглядит особенно затравленным, однако видно, что со своим положением он уже успел свыкнуться и играет по правилам.

Я протягиваю пятерню для знакомства. Он смотрит на меня как на идиота. Я вспоминаю о правилах и убираю руку.

«Как тебя зовут?» – «Ляля».

Я опешил. Ляля? Неужели так просто можно представиться женским именем, даже не именем, а каким-то сладко-пошлым прозвищем, которым его прозвали местные хохмачи?! Он представился так без всякого смущения, даже с легкостью. Будто всю жизнь носит это унизительное для мужчины прозвище.

Эта «Ляля» что-то меняет в моем отношении к нему. Я чувствую отвращение и свое статусное превосходство над ним. Будто наткнулся на бомжа в подъезде. Я тут же мысленно хлещу себя по щекам за подобные чувства, свойственные почти всем зэкам, которых мне довелось видеть. Но ощущение превосходства не проходит.

Ляля просит сигарету. Нагло так просит, будто я ему должен.