По вечерам я делился с ней своими мечтами о мировой сцене, о всемирной славе, о реве многотысячной толпы… Нина слушала и нежно улыбалась. Нам всего восемнадцать…
– …Слышишь мой голос? Я не злюсь на тебя, Токарь. Просто ты должен уйти.
Нина, не глядя, раздвинула двумя пальцами губы Токаря и ощупала его зубы.
– Клыки. Клыки.
Убрав от его губ руку, девушка вновь начала отрешенно гладить его по волосам.
– Мы должны уйти. Возможно, в этом и кроется истинная цель нашей встречи. Мы опухоль, нарост на здоровом теле, отравляющий его своими гнойными выделениями. Язва, причиняющая страдания. Рудименты…
Я отдавал ей все, что имел в этой жизни, – свою музыку. Денег, которые удавалось заработать на концертах, едва хватало лишь на самое необходимое. Но кого это смущает в нашем возрасте? Мы были счастливы.
По ночам мы занимались любовью до изнеможения в маленькой арендованной комнате. И спали до полудня…
– …Выходит, в сущности, ты был прав. Мы похожи с тобой. Мы оба не сделали ничего хорошего в этой жизни. Посмотри вокруг. Оглянись назад, в прошлое. Видишь? Ты видишь, милый? Что там, после нас? Искалеченные судьбы. Смерть и страдания. Ты хоть о чем-нибудь сожалеешь? Конечно, нет. Ты никогда не сомневался, забирая чью-то жизнь. Даже теперь, умирая, за мгновение до того, как тебе предстанет ответить за все совершенное тобой зло, ты не раскаиваешься ни в чем. Не задаешь себе главный и последний вопрос: зачем ты жил? Зачем ты вообще был нужен? И я завидую тебе. Десять лет я спрашиваю себя об одном и том же. Имел ли Герман право поступить так?..
Она говорила, что все хорошо. Она и правда так думала. Мы оба так думали. Проклятое сотрясение! Мы списывали все на него! А что еще мы могли предположить? Что?! Нам было меньше двадцати, Господи! Да мы же еще совсем дети!
Поначалу помогал простой анальгин. Потом боли усилились, стали постоянными. Это было не сотрясение, но мы упустили момент. Если бы не та поездка на «Розу Хутор». Мы поехали в больницу после того, как Нина впервые потеряла сознание посреди торгового центра. Мы хотели купить настоящие итальянские туфли. Нина о них мечтала.
… И я их купил. В рассрочку. После врачей, больниц, обследований; после химиотерапии; после того, как она не помогла; после шести месяцев мучений. После того, как надежды не осталось. После смирения.
Вера Вонг.
Ни у кого из наших знакомых не было таких туфель…
Мы гуляли по парку. Медленно. Останавливаясь. Нина с трудом могла ходить. Она почти ничего не видела. Она не плакала. Не жаловалась. На это не было сил.
– …Десять лет я вымаливаю прощение. Если бы я не привез ее на этот чертов курорт, она бы не получила сотрясение и мы бы забеспокоились гораздо раньше. Не упустили бы время.
Нина не просила меня об этом. Она ничего не просила. Она с трудом могла разговаривать. Но в ее ослепших глазах я видел мольбу.
… Я не хотел давать ей ударную дозу снотворного. Я боялся, что смерть от них будет не такой безмятежной, как показывают в фильмах. Я не хотел, чтобы Нина страдала еще сильнее…
… Я прокручиваю в голове наше последнее утро. Вижу любимое лицо. Измученное. Бледное. Мне кажется, я все делаю правильно.
Нина уронила голову и беззвучно заплакала.
– Прости меня. Девочка моя, – шептала она, – но разве ты заслужила такие муки?! Прости меня! Как же я хочу увидеть тебя…
В даркнете можно найти все, чего нет на прилавках обычных магазинов. Я продал свою ударную установку. Я понимал, что она мне больше не понадобится. Денег вполне хватило.
Черный 56-А-125.
Пистолет Макарова.
И три патрона, девять миллиметров. Больше и не нужно…
– …Хочу обнять тебя. Посмотреть в твои янтарные глаза; услышать твой голос; услышать, как ты скажешь, что любишь меня. И прощаешь…