81b84ce8-b7fb-4434-ad0a-4f705ad20783

Но сотни тысяч живых, тѐплых смертных с десятками, с сотнями эмоций...Не желающие умирать.

Более того, не представляющие, что у их Смерти до омерзения уродливый облик...Пожирать не только их

плоть, но и голые чувства...

И поэтому император вскидывает голову, отпуская меня и посылая мысленный приказ своему

распорядителю, чтобы уже через несколько минут приветствовать кровавой улыбкой визжащих от страха

детей, которых привели двое его стражей.

– Всегда предпочитал детей, Нейл. У них изумительный вкус, – указательный палец с длинным

когтем прошѐлся по щеке побледневшей девочки, вспарывая тонкую кожу – они не играют в покорность,

они не пытаются скрыть свои эмоции. Аромат невинности, – шумно втянул в себя запах девочки, другой

рукой подтолкнув ко мне мальчика лет десяти, – он не сравним ни с чем другим, племянник. Для тебя

только самое лучшее, Нейл.

Уже после трапезы, брезгливо вытирая кровь с пальцев салфеткой, Алерикс тонко намекнул, что

желает присутствовать на допросе Лии.

***

Она пролежала в обморочном сне более суток. Именно во сне. Кошмарном и беспокойном. Я точно

знал, что она видит, и не только потому, что она металась по кровати, всхлипывая и крича. Я сам посылал

ей воспоминания о прошедшем вечере во дворце императора. Мне нужен был еѐ страх. Мне нужно было,

чтобы она не просто боялась, чтобы она дрожала от ужаса при нашей следующей с ним встрече. Лия

Милантэ до сих пор оставалась в памяти Алерикса могущественным проводником, дерзкой и гордой

женщиной, которая бросила вызов ему самому и остальным сильным мира сего. Те, кто когда-либо

пытались сломать систему, особенно почитаемы после своей смерти. Такими они остаются навсегда в

памяти поколений. Самый лучший способ искоренить идею революции – не убить революционеров, а

показать крайнюю степень их унижения и страха за свои жизни.

И теперь я хотел, чтобы Лию Милантэ, которую помнил император, заменила собой обыкновенная

смертная женщина, которая будет испытывать животный ужас перед ним и ему подобными. Потому что

для неѐ этот мир, еѐ мир, совершенно новый, незнакомый, а потому и чужой.

Моя девочка всегда была слишком гордой, чтобы бояться открыто, и потому представляла

небольшую, но всѐ же угрозу, открыто не признавая режим и исключительность Деусов. Что испытывали

все смертные, находясь в одном помещении с нами? Страх, боязнь, ужас, свою ничтожность. Что

испытывала прежняя Лия Милантэ? Враждебность! Враждебность, мать еѐ, с примесью страха.

Понимал ли я, что только усложняю себе задачу, когда отвѐз еѐ во дворец? Более чем. И пусть с

Лией я давно перестал играть в любые игры, это был абсолютно необходимый акт в нашей пьесе.

Очередной еѐ крик, и слѐзы из-под прикрытых век.

– Тшшшш...малыш...

И я ложусь рядом, чтобы обнять еѐ и успокоить, улыбнуться, когда она неосознанно утыкается в

мою грудь лицом, и тихо шепчет моѐ имя. Она всѐ ещѐ спит, но словно чувствует именно моѐ

присутствие. И это после того, что сама видела совсем недавно. Мы никогда не бываем более

уязвимыми, чем в тем моменты, когда даѐм нашим слабостям имена.

Закрываю глаза, растворяясь в запахе еѐ волос, в дыхании, посылая ей совершенно другие

образы. В очередной раз делясь с ней теми воспоминаниями, что сжигали меня заживо на протяжении

столетий.

«...Еѐ улыбка...Разве есть что-то более прекрасное? Более живое, чем еѐ смех? А когда она

улыбается вот так, сквозь слѐзы, я чувствую, как странное тепло разливается в груди.

– Почему ты плачешь, Лия?

Ещѐ одна несмелая улыбка, и она скрывает свое лицо у меня на груди.

– Я испугалась...

– Чего ты испугалась? Я же всегда рядом. Тебе стоит только позвать.

– Я испугалась за тебя, Нейл....

– И поэтому плакала?

– Да... – тихое, на выдохе.

Рассмеялся, прижав еѐ к себе.

– Глупая...Я же бессмертный. Я не хочу твоих слѐз.

Она вскидывает голову, еѐ взгляд такой серьѐзный. И чистые ручейки прозрачный слѐз.

– А я плачу не о твоей смерти, Нейл. А о твоей жизни...».

Это осознание, что она единственная в этом проклятом мире, кто может искренне заплакать обо

мне. Не от страха, даже не от наслаждения, а обо мне. Кому больно за меня, для меня. Кто боится не

меня, а за меня. Да, наивно, но осознание этого рвет мозг на клочки. Когда-то я спросил у неѐ, что значит

любовь. Она показала мне. Она меня заразила и отравила ею, пустила мне под кожу это дикое чувство, и

оно разрасталось, как опухоль, отвоевывая участок за участком, опутывая, пронизывая, пробивая и

продираясь сквозь все ледяные стены векового равнодушия и полного безразличия. Она раскрашивала

меня. Изнутри. Там где, было только черное и красное, появились иные цвета… их стало так много, что

они ослепляли меня, они ломали мое восприятие. Без насилия, без давления…Непроизвольно.

Отражением в ее глазах, нежностью в глубине ее сознания. Любовью. Меня никогда никто не любил. Я не