8848

— И все-таки бестолковая у нас функция, разгонють нас скоро, — завела свою песню тетя Клава. Старушка, нужно сказать, заводила ее каждый раз во время обеденного перерыва (как будто специально подловив тот момент, когда Кувшинов ей возразить, если даже и захочет, не сможет). — Ой, глупые, глупые! — всплеснула ручками она и, увидев, что Кувшинов дожевывает кусок, быстренько подсунула ему еще один бутерброд. — Не верят ни во что, черти мохнатые, и желают ведь так, будто чой-то крадут! А другой раз такое нажелают… — Старушка округлила глазки и меленько, бисером захихикала. — И всё пальцем в небо! — Всласть нахихикавшись, старушка посерьезнела, снова напустила на себя важности. — Все ходють, ходють, а чевой ходить-то! — проворчала тетя Клава. — Терпежу нет! Сами не знают, чего хочуть! Распуляются!

Кувшинов покосился на тетю Клаву, такие она иногда выдавала перлы, будто и не уборщица вовсе.

Остаток перерыва прошел как обычно, Кувшинов дремал на диване, тетя Клава, домывая пол, заглянула в распластанные на столе ведомости. Столбики, линеечки, квартиры, машины, напротив каждой линеечки по ячеечкам аккуратно нацарапанные палочки. Внизу что-то выведено от руки, видно, попалось такое экстравагантное желание, что не умещалось в общую форму. Увидав садоводческий прибор с четырьмя рогами и сплошь испещренную напротив него линеечку, старушка прочла по складам:

— Ви-лы, — и вскинула удивленно бровь: — Это зачем еще? Сенокос, что ль?

— Какой там, — потянулся Кувшинов. — Это сарай такой… с видом на море… требуют, конечно, все Средиземное, губа не дура, но чаще всего удается уговорить… — Кувшинов проглотил последний кусок колбасы… — на водоем… поближе к месту жительства…

Перед тем как отжать тряпку, тетя Клава напоследок еще раз нырнула в ведомости, вытерла руку об халат и провела пальцем по последний строчке:

— Се-ли-кон-три-тон-ны, — тихонечко, чтобы не отвлекать начальника, прочла она. — Куды ж столько? — покачала головой уборщица.

— Так его ж… сейчас… куда только не суют, — перевернулся на другой бок Кувшинов, сквозь полуобеденную дрему назойливо пробивалась мысль о том, что их действительно скоро разгонят. Народу, конечно, тьма, но ведь через одного дуры набитые… или надутые… или… крокодилы… Права тетя… «Ну и пусть! — успокаивал себя Кувшинов. — Найду себе какую-нибудь непыльную работу, вон как тетя Клава, и буду потихонечку пенсионерить».

Наги-шок

Госпожа Лососева сидела в коридоре полицейского участка и, хотя и испытывала конфуз, все более склонялась к тому, чтобы относить недавно с нею произошедшее к разряду событий невероятных, непостижимых, чуть не сказочных, — как так случилось, что она, женщина порядочная, выкинула подобное, до сих пор в голове не укладывалось. Однако, как бы ни застили взор ее фантазии, действительность упрямо напоминала о себе, и тогда бедная женщина начинала дрожать, как лист осиновый: что станется с ней, когда обо всем узнают родственники или, того хуже, коллеги по работе. Из домашних она, как ни странно, боялась больше всего не мужа, а дочери: Олечка в последнее время стала такая, что палец в рот не клади, оттяпает по самый локоть, — никто и не заметил, как прелестный одуванчик превратился в ядовитую колючку. Если информация просочится на работу, тоже мало не покажется — коллеги обмусолят случившееся во всех подробностях, перемоют ей все косточки, дойдет до начальства (добрые люди всегда найдутся), с работы, конечно, не попрут, но на карьере можно будет ставить крест. Елена Львовна непроизвольно шмыгнула носом, особенно обидно было от того, что столько трудов насмарку: последние полгода она горела на работе и место замначальника отдела, казалось, уже в кармане. Тем не менее, как бы ни распекал ее стыд, ковыряясь в произошедшем, женщина не могла не признать, что в эти самые, казалось бы, насквозь пропитанные неприличностью минуты она испытала нечто вроде сладострастия и — невероятно — гордости за содеянное!