8том. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма

Став председателем Совета министров, Комб остался верен мнению, которое он высказал Жюлю Ферри 18 марта 1902 года: «Если правительство применит закон об ассоциациях так, как он задуман, религиозному обучению придет конец».

Можно, пожалуй, сказать, что в этих словах кроется недоверие к христианской морали; но прежде всего следует спросить себя, действительно ли существует единая христианская мораль, и тогда выяснится, быть может, что христианская мораль не одна, а их несколько. Несмотря на кажущуюся устойчивость христианства, его догматы сильно изменились, но еще больше изменился дух учения. И в этом нет ничего удивительного. Ведь христианству девятнадцать веков. Изменись оно меньше, оно не было бы столь долговечным. Христианство прошло через многие народы и расы, пережило как варварские, так и утонченные цивилизации, изведало три последовательных формы труда: рабство, крепостничество и наемный труд — и на протяжении столетий приспосабливалось к различным общественным условиям. В силу необходимости много раз менялся и дух учения. Но дело сейчас не в этом. Ограничимся более простой задачей. Посмотрим, что говорят о добре и зле невежественные монахи и простоватые сестры, обучая в школе маленьких детей. Несомненно, их христианская мораль может показаться наивной. Следует, однако, принять в расчет простодушие преподавателя и учеников и не попасть в смешное положение, обнаружив в неискушенных словах доброго монаха чудищ мрачной теологии. И все же, присматриваясь к делу поближе, с удивлением и грустью замечаешь, что учителям-монахам не хватает мягкости и великодушия, что понятие о долге выглядит у них корыстным, эгоистическим и сухим и что, наконец, добро почти исключительно сводится к повторению ничтожных обрядов и нелепых формул. Но славный монах в этом не повинен. Христианское учение обязывает его прежде всего связывать души людей с богом, а уж потом объединять их между собой узами любви и сострадания.

Наивная мораль монахов имеет тот существенный недостаток, что она внушает детям страх, пугает юные умы изображением адского пламени и мук грешников, а также угрозой тяжких наказаний. Монахи говорят своим ученикам, что избежать вечного огня можно не иначе, как соблюдая ряд мелочных и сложных правил, среди которых нет места бескорыстию. Передо мной лежит небольшая книжка религиозного содержания с картинками. Здесь только и видишь, что костры, раскаленные уголья да рогатых дьяволов, вооруженных вилами и вертелами. При взгляде на эти картинки становится смешно. На самом деле, это отвратительно. Есть нечто принципиально бесчеловечное в морали монахов; но для большей наглядности приведем пример.

Я возьму этот пример из жизни духовных конгрегаций, которым закон дал право по бюджетным, а отнюдь не религиозным соображениям, еще долгое время ведать начальными школами, отнятыми у запрещенных конгрегаций. Я обращусь к монашескому ордену, у которого особенно много школ и учеников в нашей стране, столь богатой монашескими заведениями. Я приведу лишь одну фразу, сказанную монахом, но постараюсь передать ее как можно точнее: она стоит того. Вот в чем дело.

Осенью 1895 года, находясь в Сент-Эмильоне, я побывал в доме г-жи Букэ. Эта дама, как известно, целый месяц прятала у себя в подземной галерее семь осужденных жирондистов. Ее самоотверженность погубила ее и не спасла беглецов. Она была гильотинирована в Бордо. Валади, Саль, Гаде и Барбару погибли у нее в доме. Бюзо и Петион покончили самоубийством в поле ржи, где их трупы были найдены, наполовину съеденные собаками. Одному Луве удалось бежать. Итак, девять лет тому назад, когда я посетил старый дом Букэ, в нем помещалась школа невежествующих монахов; окна низкого здания под черепичной крышей грустно смотрели на жалкий, обнесенный оградой садик, в котором росли буковые и тисовые деревья. Все было пустынно кругом, так как каникулы еще не кончились. Меня принял отец настоятель.

Это был низенький старичок с быстрым, живым взглядом, выражавший свои мысли ясно и кратко. Он любезно провел меня в дом, устройство которого нисколько не изменилось со смерти г-жи Букэ. В одной из комнат сохранился даже камин XVIII века, на гладком белом мраморе которого красовался в рамке из жемчугов инициал «Б» семейства Букэ. Настоятель сказал мне, что он много слышал об этой даме, а один адвокат из Бордо даже подарил ему книгу, в которой говорится о ней. Мы спустились в подземную галерею, на известняковые стены которой падал откуда-то сверху белесый свет.

— Вот здесь, — сказал мне монах, — прятались в течение месяца семь жирондистов, объявленных вне закона. Они спускались сюда и выходили наружу через колодец, который вы видели в саду; он до сих пор называется «колодцем жирондистов».

Мы разговорились. Мой собеседник был чрезвычайно осторожен в выборе слов и опасался высказывать свои суждения. Но уже по одному тому, как монах излагал факты, мне показалось, что он знает об истории революции в своем департаменте несколько больше, чем следовало ожидать от такого, казалось бы, мало любознательного человека.