95-16

— Именно в тот раз он сказал: «Эти бумаги — динамит, Лютце. Они обвиняют человека, который умертвил десятки здоровых людей, а сам, как я подозреваю, еще жив. Мне ка­жется, я даже знаю, где он находится». Тогда я спросил, по­чему он не обращается в полицию, ведь они должны зани­маться подобного рода делами. Леон ответил: «Помнишь, Лютце, гестапо в Гроссвизене? Их там было человек два­дцать, может немного меньше или больше. Это была тайная полиция, но их все знали, всем было известно, как их зовут и где они живут. Те времена прошли. Сегодня гестапо уже нет, зато есть нечто, о чем известно очень немногим, — су­ществует тайная организация, настолько засекреченная, что даже отдельные ее члены не знают остальных. Однако ничего больше я тебе не скажу, — говорил Леон. — Чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя. Через несколько дней из Польши сюда приедет Ян Шель. Запомни это имя. Ян Шель, журналист. Чемодан ты отдашь ему, только ему, или челове­ку, который докажет, что приехал от его имени». Я спросил, почему бы ему не сделать этого самому. Он сказал: «Я наде­лал много всяких глупостей, и мне придется за них распла­титься». Я подумал, что он запутался в какой-нибудь дурац­кой истории и его должны посадить, и ни о чем больше не спрашивал.— Лютце немного помолчал, потом тихо доба­вил: — В ту же ночь он умер.

— Припомните, пожалуйста, поподробнее, что Леон го­ворил о…

У входа раздались быстрые шаги, и кто-то спросил, повы­сив голос:

— Сестра! Почему вы впускаете в палату посетителей в такое время?

Шель обернулся. К постели приближался пожилой лысо­ватый человек в белом халате.

— Позвонил швейцар из проходной, — робко ответила медсестра, — и сказал, что этот господин в Гроссвизене про­ездом и хочет попрощаться с пациентом. Я думала, что в по­рядке исключения… — оправдывалась она, беспомощно раз­водя руками.

— Мы не можем допускать никаких исключений, понятно? Это неслыханно! — Доктор принялся сердито жестикулиро­вать. — Если персонал будет поступать, как ему заблагорас­судится, не к чему устанавливать время посещения и содер­жать швейцара. Мы должны обеспечить пациентам условия для отдыха, — кипятился он. Потом обратился к Шелю: — Прошу вас немедленно покинуть палату и прийти в назначен­ное для посещений время. А с вами, — погрозил он пальцем растерянной сестре, — мы еще поговорим. Я напишу рапорт.

— Вот вам ответ на ваш вопрос, — вполголоса буркнул Лютце.

Шель поднялся.

— Прошу прощения за нарушение правил, — спокойно сказал он. — Пожалуйста, не сердитесь, я все равно соби­рался уходить. До свидания, господин Лютце. Очень вам за все благодарен. — Шель поклонился сестре и вышел из па­латы, провожаемый любопытными взглядами больных.

После больницы Шель часа два бесцельно бродил по ули­цам города. Он был погружен в свои мысли и совершенно не обращал внимания на то, что творилось вокруг. Только мерный топот солдатских сапог и громкая песня заставили его очнуться.

По мостовой шагала длинная колонна Бундесвера. Шель непроизвольно отступил от края тротуара и остановился, как зачарованный глядя на нее: стальные шлемы, серо-зеленые мундиры, винтовки; китель капитана украшали знаки отличий…

— Auf dich Lili Marl-e-en [28] — надрывали глотку солдаты.

— Ein! Zwei! Drei! Vier! [29] — командовал сержант.

Когда журналист пришел в себя, он с любопытством по­смотрел на прохожих. Никто не обращал на маршировавших солдат ни малейшего внимания. Топот стих. «Военщина, черт побери!» — мысленно выругался Шель. «Возвращение к ста­рым традициям», — писал Леон.

Воспоминание о покойном друге вернуло журналиста к мыслям о делах, волновавших его последние несколько дней. Он все больше убеждался в том, что на необъяснимые до сих пор загадки есть только один правильный ответ. Из бесчис­ленного множества наблюдений, фактов и домыслов вырисовывался единственный вариант, вытесняя все остальные. По временам Шель даже начинал жалеть, что впутался в эту темную историю…

Внимание поляка привлекла сверкающая стеклом и метал­лом витрина радиомагазина. На темном бархате красовались приемники марки «Филлипс» величиной с папиросную короб­ку, а в глубине стоял огромный комбайн красного дерева, состоявший из приемника, проигрывателя и телевизора. «Kaufe immer das Beste — nur opta Lцwe [30] , — призывала реклама. В левой части витрины разместился магнитофон, над которым висел перечень условий продажи в рассрочку. Шель мысленно вернулся к утреннему допросу и странному способу протоколировать показания. А может быть, они пра­вильно делают, что не показывают микрофон? В обычной, не стенографируемой беседе человек не задумывается над способом выражений; если же он знает, что его слова запи­сываются, то начинает говорить не так свободно, старается избегать щекотливых деталей, тщательно продумывает все обороты речи. Шель внимательно разглядывал магнитофон. Приобрести такой магнитофон было его заветной мечтой — он видел такие в Варшаве и Вроцлаве… Прочитав цену на ярлычке, Шель вздохнул: 650 марок. Целое состояние!