95-16

— Э-э, о нем можешь забыть! Груберу будет предъявле­но обвинение в незаконном присвоении чемодана и попытке шантажа. Его вину нетрудно будет доказать, и наш дорогой инспектор просидит года два-четыре, — сказал Джонсон и, подумав, добавил: — Если только добросердечный защитник не добьется условного приговора. Так или иначе, его карье­ра в полиции окончена.

Шель кивнул.

— Грубер поступил безрассудно, — сказал он. — Его планы были слишком наивны, а действовал он чересчур от­крыто. Однако нельзя обвинять его одного. Он ведь был все­го-навсего пешкой, исполнявшей чужую волю.

— Ты имеешь в виду старика Менке? — Джонсон искоса поглядел на приятеля.

— Да нет, не только доктора. Я все больше убеждаюсь, что и тот не был «шефом». Ряд незначительных деталей ука­зывает на то… — он оборвал фразу на середине, словно не находя слов, и сказал: — Перед тем как прийти сюда, я снова виделся с Лютце.

— Да? Ну и как пьянчужка? Еще не удрал из больницы?

— Лютце чего-то боится. Я не добился от него никаких сенсационных новостей, но из того, что он рассказал, сделал немаловажные выводы.

— Это интересно! Теперь ты, наконец, сможешь ответить на те загадочные вопросы, которые все время тебя тревожат.

— А тебя разве не интересует решение загадки?

— Конечно, интересует! У меня есть своя теория… Но продолжай, пожалуйста. Любопытно, какими путями ты при­шел к своим заключениям?

— Я не могу припомнить, когда именно начал подозревать, что окружен стеной мнимых истин. Некоторые вещи начали меня занимать вскоре после того, как я поселился на Эйхенштрассе. Мне показалось по меньшей мере странным, что Леон покончил с собой перед самым моим приездом. Разговаривая с фрау Гекль, я узнал, что Леон всегда запирался у себя в комнате, но почему-то, решив покончить жизнь само­убийством, оставил дверь открытой. В этом крылось проти­воречие. Потом я узнал, что ты живешь и работаешь в Грос­свизене. Отчего же Леон первым долгом не обратился со своими затруднениями к тебе? Этот вопрос занял первое ме­сто в ряду невыясненных проблем, которых становилось все больше. Леон, несомненно, понимал, что приехать из Польши в Западную Германию не так-то просто. Почему же, несмотря на это, он попросил помощи не у тебя, а у меня? Это заинте­ресовало меня еще больше, когда я услыхал, что ты рабо­таешь в прокуратуре, то есть являешься тем самым челове­ком, к которому он должен был обратиться, даже если бы вы были едва знакомы.

— Леон намекал на какие-то свои таинственные открытия. Однако я не принимал его слов всерьез, к тому же в его рас­суждениях обычно полно было недомолвок. Зная о том, что он психически болен, я недооценивал серьезность этого дела, решив, что волновавшие беднягу проблемы всего лишь плод больного воображения. Мое поведение его, безусловно, обидело.

— Да. И причины этого теперь стали понятны. Мне было трудно вести расследование, потому что я не знал сути дела. Меня удивляло, почему Леон писал, что не может никому доверять. Перебирая все возможные объяснения, я постоян­но возвращался к одному и тому же вопросу: почему он не доверял тебе? — Шель погасил сигарету, взглянул на сосре­доточенное лицо Джонсона и продолжал: — Объяснение, будто Леон был психопатом и избегал людей, успокоило мои первоначальные подозрения. После разговора с тобой, а в особенности после встречи с доктором Менке я получил исчерпывающие ответы почти на все вопросы. Лютце — бес­пробудный пьяница, психически больной Леон был мизантро­пом. Ты обидел его своим недоверием и так далее. И я бы действительно уехал из Гроссвизена на следующий день, если б не несчастный случай с Лютце и исчезновение чемодана из камеры хранения. Тот, кто подстраивал эти инциденты, наде­лал столько промахов, что их трудно было не заметить.

— Грубер действительно вел себя, как последний дурак, — произнес Джонсон, забавляясь пепельницей.

— Перед Грубером встала трудная задача. Однако сцену на вокзале он разыграл весьма убедительно. Впрочем, давай обсуждать события по порядку. Перед условленным свиданием Лютце посылает письмо и… попадает под машину. Потом начинают твориться совсем уж странные вещи. Ут­ром ты просишь полицейского инспектора присутствовать при получении чемодана из камеры хранения, а за минуту до на­шего приезда чемодан исчезает. Грубер не проявляет же­лания начать расследование. Лютце молчит. Мои предполо­жения встречены пренебрежительно.

— Но ведь это было…

— Я не прошу объяснений, Пол. Я начал анализировать свои наблюдения и пришел к выводу, что несчастный случай был подстроен умышленно, а единственным лицом, которое знало о предстоящем свидании с Лютце, был ты! Правда вырисовывалась все яснее, но она казалась настолько неве­роятной, что я долгое время пытался находить происходивше­му самые разнообразные объяснения. Я не мог и не хотел поверить, что ты можешь быть замешан в этой грязной истории.

Джонсон всем телом подался вперед.

— Я еще не знаю, к чему ты клонишь, — произнес он, — но мне бы хотелось, чтобы ты взвешивал свои слова. Ведь нам нередко случается сгоряча сказать такое, в чем мы потом раскаиваемся.