99 имен Серебряного века

Берите Фофанова в руки
И с ним бегите в вешний сад!

ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ Виктор Владимирович 28. X(9.XI).1885, Зимняя Ставка близ Астрахани (ныне село Малые Дербенты, Калмыкия) — 28.VI.1922, дер. Санталово бывшей Новгородской губернии

На одном из автопортретов Хлебников сделал надпись: «Заседания общества изучения моей жизни». И пророчески угадал. Специалисты — и не только литературоведы — заседают. Изучают. Силятся понять феномен Хлебникова. Три спеца — Вячеслав Вс. Иванов, Зиновий Паперный и Александр Парнис выпустили исследование «Мир Велимира Хлебникова». Ну, и что? Разгадали? Очень сомневаюсь. Когда Хлебников писал:

Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака! —

тут все предельно ясно. А когда он описывал, к примеру, «грозу в месяце ау»:

Гул голгота. Это рокота раскат.
Гугота. Гак. Гакри.
Вука вэво. Круги колец.
Цирцици! —

то тут обычного человека, не филолога, тем более не лингвиста, берет оторопь: что такое «цирцици»? А что означает «пи — пипизи» или «бай гзогзизи». По всей вероятности, звуковая вещность, но, увы, не все ее могут услышать и осмыслить. Не случайно Николай Чуковский, сын Корнея Ивановича, в раздражении писал:

«Я утверждаю, что Хлебников — унылый бормотальщик, юродивый на грани идиотизма, зеленая скука, претенциозный гений без гениальности, услада глухих к стиху формалистов и снобов, что сквозь стихи его невозможно продраться и т. д.»

Сказано истинно по-советски: не понимаю — и поди прочь!..

Подверстаем примерчик. В 1918 году Всероссийский союз поэтов организовал на Тверской кафе «Домино». Хлебников приходил сюда каждый день в сумерках. Сидел один. Всегда один, не снимая шубы и шапки. Ему подавали обед. Он молча съедал его и уходил… Однажды в «Домино» устроили вечер Хлебникова. Он сидел на эстраде за столиком, на котором была груда рукописей. Сначала он читал громко, потом голос его стал глуше, пока не перешел в тихий лепет и невнятное бормотание. Он совсем забыл о слушателях, перебирал свои рукописи, путался в них. Читал что-то наугад, не дочитав до конца, возвращал в «родимый хаос». Вскоре зал опустел… Второй вечер был таким же неудачным и безуспешным, как и первый. С тех пор Хлебникова оставили в покое… (сборник «Встречи с прошлым», М-78).

Маяковский так определил роль Велимира: «Хлебников — не поэт для потребителя. Его нельзя читать. Хлебников — поэт для производителя». То есть поэт для поэтов. А что поэт был гением чистой воды, в этом не сомневались ни Вячеслав Иванов, ни Блок, ни Кузмин, ни Мандельштам, ни другие поэтические авторитеты. Даже Ходасевич, противник всего того, что мнилось ему «ненужной зарослью внешней непростоты», бросил звонкую фразу: «Гениальный кретин!»

Многие спорили о Хлебникове, пытаясь определить личность поэта: безумец или гений? Или гениальный безумец? Но бытовали и другие определения: «Новейший Колумб словесных Америк», «Ведун наших дней» и даже «Русский дервиш» за пристрастие Хлебникова к постоянным путешествиям и перемещениям.

Хлебников родился в семье ученого-естественника, орнитолога и лесовода (прекрасный генный фундамент!). Однако оказался недоучившимся студентом (учился в Казани и Петербурге). Весной 1908 года в Крыму Хлебников познакомился с Вячеславом Ивановым и осенью того же года перебрался в Петербург. Стал посещать «Башню» Вячеслава Иванова, где его нарекли славянским именем Велимир. Общался со всем литературным бомондом. В письме к брату написал: «Я подмастерье знаменитого Кузмина. Он мой madister. Он написал „Подвиги Александра Македонского“. Я пишу дневник моих встреч с поэтами…»

Но в подмастерьях Хлебников долго не ходил. Он порвал с символистами и примкнул к футуристам. Участвовал в нашумевших сборниках «Садок судей» и «Пощечина общественному вкусу». Футуристы считали Хлебникова законченным мастером и своим идеологом. Не случайно, когда Хлебников умер, Маяковский написал следующие строки в некрологе: «Во имя сохранения правильной литературной перспективы считаю долгом черным по белому напечатать от своего имени и, не сомневаюсь, от имени моих друзей, поэтов Асеева, Бурлюка, Крученых, Каменского, Пастернака, что считали его и считаем одним из наших поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе».

В оценке Маяковского все верно, кроме слова «борьба». Это Маяковский был борцом и участвовал в борьбе, а Хлебников никак не подходил на роль боевого поэта. Да, он подписывал футуристические манифесты, но сам был в стороне от литературных битв.