99 имен Серебряного века

Многие пытались писать о Шестове, и все признавались: писать о нем чрезвычайно трудно. Слишком много в творчестве Шестова крайностей, парадоксов, едкой иронии, дразнящей недосказанности и просто откровенного эпатажа, — все это мешает проникнуть в суть шестовских писаний. Современники считали его скептиком, декадентом, нигилистом, проповедующим жестокость и гедонизм. Легкомысленные молодые люди грозили своим родителям: «Буду развратничать и читать Шестова». А между тем Шестов занимался не эротическими «штучками», а «проклятыми» вопросами, в чем смысл жизни и смерти, что есть истина, человек и т. д. Лев Шестов был одним из самых глубоких, оригинальных и противоречивых русских философов. Но вот парадокс самого Шестова: у него не было академического философского образования, что в принципе сделало из него самого нефилософского из всех философов. Философ, родившийся из собственной личности.

Лев Шестов родился в традиционной еврейской семье купца-мануфактурщика, развившего из мелкой лавочки громадное дело с миллионным оборотом «Мануфактурные склады Исаака Шварцмана». Отец Исаак Моисеевич занимался не только бизнесом, но и активно интересовался зарождающимся сионистским движением. Всего этого был чужд сын Лев, торгово-финансовые дела отца и его политические интересы на протяжении долгих лет были своего рода мучительной «кармой» для Шестова. После обучения в Киеве и Москве Лев Шестов поступает в Московский университет, сначала на физико-математический, а затем — на юридический факультет. Его диссертация «О положении рабочего класса в России» была запрещена к печати цензурой. Так, не став доктором юриспруденции, Шестов был записан в сословие адвокатов, хотя и ни разу не выступил на адвокатском поприще.

В 1891 году Шестов возвращается в Киев и занимается финансовыми делами отца, испытывая резкую неприязнь и раздражение к подобной работе; все это кончилось нервным расстройством, и в 1896 году Шестов отправляется на лечение за границу — Вена, Карлсбад, Берлин, Мюнхен, Париж и прочие Европы. К этому времени Шестов стал не столь сведущ в торговых и финансовых операциях, сколь преуспел на ниве литературных и философских изысканий. Он выпустил аналитическую книгу «Шекспир и его критик Брандес». Помимо этого, он пробовал сочинять стихи, писал повести и рассказы и даже подумывал о карьере оперного певца (у него был отличный голос). Его привлекало все, кроме коммерции.

В Риме Лев Шестов познакомился со студенткой-медичкой, православной девушкой Анной Березовской и в феврале 1897 года женился на ней. Евгения Герцык рисует такой портрет жены Шестова: «…русское акушерское лицо, молчащая, но все знающая, что интересно ему (и о Мережковском, и о декадентах), гладко причесанная, с затвердело-розовым лицом». И главное: она не еврейка, чего никак не мог принять по своей религиозной нетерпимости отец Шестова. Поэтому в течение 10 лет этот брак сохранялся в тайне от родителей, более того, Шестов и Анна порой жили врозь в разных городах в целях конспирации. Отец Шварцман умер, так и не узнав правды о семейном положении своего сына. Лишь с осени 1908 года Шестов воссоединился со своей семьей, к тому времени появились уже дети — дочери Татьяна и Наталья.

И еще любопытная цитата из воспоминаний Евгении Герцык на эту же тему: «За долгие годы моего знакомства с Шестовым я не знала ни об одном его увлечении женщиной. И все же мне думается, что в истоке его творческой жизни была катастрофа на путях любви. Может быть, страдание его было больше страдание вины, чем муками неосуществившегося чувства. Может быть, по пустынности своего духа он вообще не способен был к слиянию… Всякое может быть!..»

Ну, и нельзя проигнорировать портрет Шестова, нарисованной Герцык: «В первый раз я увидела Шестова в 1903 году в Швейцарии. Два года переписки — откровения я от него уж не жду! Но, свесившись из окна отеля, с волнением смотрю на дорогу от вокзала, по которой он придет. Как я его узнаю? Конечно, узнаю. Еврей? С опаской жду типичное московское адвокатское лицо: очень черный волос, бледный лоб. Но нет: он пришел, как из опаленной Иудейской земли — темный загар, рыже-коричневая борода и такие же курчавящиеся над низким лбом волосы. Добрые и прекрасные глаза. Веки чуть приспущены, точно отгораживая от всего зримого. Позднее в своих бесчисленных разговорах с Ш. я заметила, что для него не существует искусства, воспринимаемом глазом: ни разу он не упомянул ни об одной картине. Доходчивы до него только музыка да слово. Ему 38 лет — он и не кажется старше, но почему какая-то надломленность в нем?..»

Так откуда надлом? Сложные отношения с отцом? Любовная неудача? А может, волна развернувшегося антисемитизма, прокатившаяся по России на рубеже веков и заставившая взять псевдоним «Лев Шестов»? Или просто раздавливали мысли о жизни и смерти? «Человек, несмотря на свой разум, есть существо, находящееся во власти мгновения…» — писал Шестов в работе «Дерзновения и покорности» (1922).