99942 [СИ]

– А ты в курсе, что мы все, все люди – синестетики, во всяком случае, были ими? У младенцев импульсы от органов чувств разделяются лишь в полгода, а до этого они перемешаны, как и у тебя во время твоей "карусели". Но рождаются все именно синестетиками, когда ощущения свалены в кучу. Между мостами к осязанию, вкусу, слуху и зрению перекинуты другие мосты, маленькие, по которым импульсы могут носиться туда и обратно, не ступая на берег. Например, бежать к глазам, но передумать, и свернуть к ушам. Или разделиться. А потом эти мостики из нейронов отмирают. Но не у всех, у тебя они остались, видимо, неповреждёнными…

– Синаптические мосты, – кивнул Максим. Он читал об этом (как и про "перекрёстки" нейрологических путей, пассивные у обычных людей и активные у синестетиков). "Но откуда…" – Откуда ты это знаешь?

– Изучала когда-то.

"Изучала?… И что? Мало ли на какие вопросы люди ищут ответы. Не подготовилась ведь заранее. Тут мало хотеть удивить – будущее предсказывать надо. Знать, какую тему я предложу после спаржи по-восточному. Но всё-таки…"

– А с чего интерес к синестезии? Некоторые и слова-то не слышали.

– Это просто, – улыбнулась Маша. – Читала как-то роман "Тигр! Тигр!", тогда и зацепило. Уж очень необычной особенностью наделил главного героя автор… м-м… Альфред Бестер. Угадаешь с трёх раз – какой?

"Ну я и осёл… Ты глянь, засомневался…"

Вместо ответа он перегнулся через стол и поцеловал её в губы.

– Мой счастливый младенец, – снова улыбнулась она. – А какой ты видишь меня во время "карусели"?

– Её давно не было.

– Честно? – прищурилась Маша. – Или не хочешь меня расстраивать?

– Честней не бывает.

Максим не врал.

За две недели, прошедшие с момента знакомства с Машей у того жилого комплекса, где Максим надеялся распутать нить Лопухова (человека из списка), платформа "карусели" ни разу не раскручивалась. Не начинала свой фантастический танец смешений. Двигатели "аттракциона" спали.

Максим жалел об этом. Хотел узнать: какими красками, звуками и ощущениями "карусель" одарит присутствие Маши? Какими он увидит их отношения? Будут ли пахнуть жареным миндалём прикосновения её тонких пальцев к его шее? Какой оттенок у её смеха – нектариновый, карамельный, бледно-лунный? Её танец – это дрожь струны или шелест ветра в хвое? А вкус шоколада от её насмешливо-нетерпеливого "не буду ждать, когда сам захочешь поцеловать"… это ведь наверняка шоколад, а потом – горячий глоток, сам поцелуй.

Он будет ждать этих откровений. Щекотку взгляда. Аквамарин голоса. Звенящее смущение. Звонкие прикосновения.

А когда дождётся, подарит их Маше.

– А, правда, что у синестетиков отличная память? – спросила Маша, двигая по тарелке листик кисловатой рукколы.

– Ну… – Максим вспомнил недавние ментальные затмения, ощущение беспомощной отстранённости от предметов и лиц, которые должен хорошо помнить. – Никогда не жаловался, только после больницы проблемы были… – Левая рука непроизвольно потянулась к шраму над переносицей, но он перехватил её на полпути мысленным приказом и заставил взять бокал с вином.

– А расположение вещей? Можешь с одного взгляда запомнить, где что стояло? Где солонка была, когда мы начинали готовить?

Максим глянул на керамического пингвина с тремя дырочками на макушке. Нелетающая морская птица изначально скучала на открытой полке над духовым шкафом, рядом с набором зубочисток. Сто процентов, хоть для протокола.

– Не помню.

– Неправильный из тебя синестетик, – покачала головой Маша.

– Как есть. – Он не понимал, почему соврал Маше в такой мелочёвке. Хотел оставить за собой хоть какое-то преимущество? Зачем? – И с порядком у меня дела неважно обстоят, без закидонов вроде: клавиатура строго по центру стола, бумаги в идеальной стопке, канцелярия по своим местам. В общем, я – позор синестетиков.

Маша засмеялась. На ней была свободная футболка небесно-голубого оттенка с рисунком – тонкая ветка, украшенная лодочками листьев. Других преград, если не считать психологических, к её телу не существовало. Во время кулинарных хлопот Максим случайно увидел её грудь – Маша присела, чтобы собрать упавшие на пол салфетки, и он заметил тёмное пятнышко соска на молочно-белой возвышенности. Картина-воспоминание не добавляла рассудительности ("Скоро одних губ и объятий станет бесконечно мало…"), но он бережно хранил его пьянящую соблазнительность и провокацию. Это было просто.

Они не занимались любовью ("не трахались", как сказало бы циничное "Я" Максима, если бы ему дали слово; но никто не давал). Максим не спешил с этим аспектом близости, с Машей – нет, пока – нет. Чувствовал, что когда – или если – это произойдёт, то станет естественным и логичным, как роса на буйной тропической растительности. И в их "первой ночи" будет нечто большее, чем просто страсть познания. Некий секрет или даже заблуждение, каким, к примеру, обладает процесс появления утренней влаги: не все знают, что конденсатом является лишь малая часть росы, главным образом это результат самоорошения растений, защита от солнечных лучей.