9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Зрители притихли, предвкушая и готовясь к нечто невообразимому. Не став понапрасну дразнить народ драматическими паузами, вслед за режиссером из темного проема в гипсокартонной стене появился невысокий паренек в черном цилиндре, в черном пиджаке на голое тело и, слава богу, в штанах. Воображая себя неким подобием Мефистофеля, он, конечно же, не без пафоса, начал свою вступительную речь. О пороках, которые сидят в нашем обществе и в каждом из нас по отдельности, о страхах и предубеждениях. И то, чтобы зритель был приготовился, потому что в любом из действующий лиц он сможет увидеть неприглядную правду о себе самом. Он произносил свои слова, как и подобает инфернальному импресарио, тягуче и почти шепотом, с мерзковатой улыбкой и излишними ужимками. В принципе, абсолютно не важно, о чем именно говорить таким тихим и коварным тоном, можно хоть обрывочные фразы, можно беспорядочно впрягать латынь или немецкий, все равно будет звучать многозначительно. Он пригласил зрителей на крышу. Организованным строем мы поднялись по эвакуационной лестнице и оказались на свежем воздухе. Хорошо, что вечер был еще теплый.

Актеры были распределены по всей площади крыши, все одеты в, конечно же, черное. Кто-то уже стоял на своем месте, кто-то вклинивался темными пятнышками в нашу разноцветную группу зрителей. Представление началось с того, что парень в цилиндре подошел к девушке, и обратившись к ней тоном (стоит отметить, что он обращался так ко всем своим коллегам), с которым поднявшийся сутенер обращается к старой страшной проститутке, благодаря которой он и поднялся, жестко, но с проскакивающими душевными нотками, попросил поведать зрителям ее проблему. Та, сидя на стуле с ногами, расставленными на грани пристойности, начала повествование о том, как она устала, что ханжеское зажатое общество не может раскрепощенно относиться к сексу. Ведь это же такая мелочь. Но она всегда натыкалась на непонимание и осуждение. Говорила она именно что по-актерски, с шекспировскими интонациями, потому что, если делиться всем этим обычным повседневным голосом – то вряд ли можно рассчитывать, что кто-то оценит всю глубину ее трагедии. По окончанию ее монолога зрители сочувственно кивнули и перешли к следующим докладчикам.

Всего принимавших участие в спектакле было около дюжины. К концу я сбился со счета. Спектакль был вынужденно затянут, чтобы вместить высказывания всех выпускников, поэтому после полутора часов просмотра стоя, перемежавшегося с коротким перемещением по крыше, я уже чувствовал некоторую усталость и старательно подавлял зевоту, чтобы случайно не ранить чувства начинающих артистов. А они вещали о вещах, которые были важны. По сути своей это были все те вечные философские дилеммы с поправкой на модернистские настроения отрицания и цинизма. Мой друг сетовал на одиночество в огромном городе, где, казалось бы, столько людей; одна красивая девушка с гонором делилась осознанием тщетности бытия, что твой Соломон XXI века, только к Богу она в конце не пришла. Ну может позже. Кто-то клеймил общество потребления, следующий ругал зависимость от современных технологий; после этого еще поносили религию, рабский труд, полицейское государство и все остальное тому подобное. Все участники громко декларировали свой текст, активно использовали жесты и пластику тела. В своих обвинениях они обращались непосредственно к публике, выставляя небольшую группку зрителей на этой крыше за все мирское общество в целом.

Все было на разрыв. Участников можно было разделить на тех, кто кричал и обвинял, и на тех, кто шептал и всхлипывал. Экзистенциальные дилеммы были фундаментальны, подобное их представление понять было можно. Но от лицезрения бесконечного надрыва быстро устаешь. Только одна девушка выделялась на общем фоне отсутствием внешних проявлений драмы.

Ее очередь выступать была примерно в середине. Зрители перешли от выступления истерично разбивающей молотком старый телефон девчушки дальше к старому потрепанному маленькому фиолетовому диванчику, который заранее специально затащили на крышу и поставили почти возле парапета. За ним открывался симпатичный вид на небольшие жилые домишки с хаотично горящими окнами. На диване сидела невысокая девушка, подобрав ноги и положив руку под голову. Тоже в черном: в простом, но аккуратном платье до колена. Она успела заскучать, пока ждала своей очереди. Отвернувшись от основного действа, она разглядывала окна с мельтешащими фигурами. Когда мы подошли, она будто немного опешила, поправила прическу, надела свои балетки и подошла к нам ближе.