…а бес в ребро!

На следующий день, после очередного посещения Светланы в ее обеденный перерыв, Марк заехал в гости к академику Августу Львовичу Болдину. Тот был намного старше его, но, несмотря на разницу лет, они, недавно познакомившись, очень быстро подружились. Болдин жил один в двухэтажном особняке, периодически меняя приходящих домработниц, которые через три-четыре месяца уступали место новым претенденткам на уборку и ведение хозяйства.

При доме имелся участок земли, на котором росло много деревьев. Между ними был вырыт небольшой бассейн, шириной три метра, длиной – десять. Вдоль него стояло несколько пластмассовых кресел и лежаков. А у забора, под навесом, возвышался большой стог сена из травы, скошенной за лето.

Август Львович обрадовался гостю:

– Давно не появлялся, ни дома, ни на фейсбуке. С кем загулял?

– Готовлюсь к выставке… Почему у тебя так душно?

– Кондиционер испортился, завтра придет мастер. А пока я живу за счет сквозняка: открыл окна и входную дверь, минут через пять придет свежий воздух.

– Он уже идет к тебе, не спеша, я его обогнал на лестнице… Прости, я должен всполоснуть физиономию. – Он направился в ванную. Вошел, осмотрелся. – Август, у тебя появился грибок. Пора делать ремонт.

– Зачем? Чтобы грибок жил в лучших условиях? Мне он не мешает – пусть в холостяцком доме будет какая-то живность!

– А где твой кот?

– Гуляет. Каждый вечер. Шляется в кустах и подворотнях там, где кошачьи свадьбы…

– Он же кастрирован? Что ему там делать?

– Наверное, консультирует молодоженов… Мы с ним договорились жить долго. Ему пятнадцать лет, а мне семьдесят, получаю повышенную пенсию. Планирую прожить лет до девяноста. Долголетие – это моя месть государству. Каждый прожитый мною год – это удар по экономике страны, которая мне всю жизнь недоплачивала. Сейчас собираюсь в Германию, пригласили на какой-то очередной конгресс. Восстанавливаю школьные знания: учу немецкий.

– Сегодня, если едешь в Германию – учи арабский, – посоветовал Марк.

– Лучше посоветуй мне выучить иврит.

– Я понял, что для тебя это невыполнимая задача.

– Ты прав. Я учил, но это не так легко, особенно когда ты уже миновал первую половину жизни. Я понимал, что если и выучу, то не настолько, чтобы на нем писать статьи, учебники, даже письма… Как же мне жить здесь, как работать без своего главного инструмента – языка?.. Как общаться?.. Эти вопросы, конечно, мучили меня. «Твой иврит к тебе придет», успокаивали меня друзья. Но он не приходил – очевидно, он ушел к кому-то другому.

– Но ульпан ты посещал?

– Да. Первый месяц даже регулярно, но… Мое изучение иврита – это было плавание в безбрежном море. Я плыл, захлебываясь, пуская пузыри, отчаянно и безнадежно. Возникала спасительная мысль: а не пойти ли ко дну?.. Но смотрю, кто-то рядом, по-собачьи, как и я, барахтается, барахтается и продвигается вперед на несколько сантиметров. Становилось стыдно за свою слабость, начинал так же энергично шлепать ладонями по воде, разбрызгивая глаголы и предлоги. Приходило второе дыхание, но уходило первое.

Боже, как еще далеко до берега! И снова маячила спасительная мысль: а не пойти ли ко дну?.. Конечно, проблему безъязычья можно решить с помощью переводчицы, если всегда держать ее при себе, но я пишу и по ночам, а ночью она будет отвлекать меня от работы.

– Но ты же как-то общался с израильтянами?

– Когда на своей чудовищной русско-ивритской смеси я пытался на улице или в автобусе о чем-то спросить, непременно раздавался голос: «Перестаньте мучиться, говорите нормально!». А однажды на рынке заросший волосами продавец сообщил мне с родным для меня грузинским акцентом: «Я тут уже патнадцать лэт. Ыврыт нэ получается, а русскый – выучил».

Это дало мне надежду и перспективу. Я даже попробовал сам что-нибудь написать на иврите. Узнав, что суббота – это шаббат, а Володя – это Зеев, я перевел на иврит название одной известной картины, где Ленин несет бревно, помнишь? Она называется «Владимир Ильич Ленин на субботнике». В моем переводе эта картина именовалась «Зеев Ильич Ленин на шаббатнике». На этом моя деятельность на иврите тогда и закончилась – я вернулся к русскому и английскому.

– С тобой всё ясно. Чаю нальешь?

– Пойдем!

Гостиная переходила в большую кухню. Они прошли туда. Рядом с плитой к стене были прикреплены пять пластмассовых женских грудей с краниками. И над каждой надпись: заварка, сироп, молоко, сливки, какао…

– Это у тебя что-то новое.

– На той неделе прикрепил – приятно лишний раз потрогать. – Встал в позу и произнес: – Их бин алле лыбн а гройсер ловелас! Понял, как я себя назвал?

– Что-то вроде: «Я – большой ловелас».

– Верно.

– Это на немецком?

– На идише. Они похожи. Одни говорят, что идиш – это исковерканный немецкий, другие – что немецкий – это испорченный идиш. Мне плевать на эти формулировки, на нем говорили бабушка и дедушка, когда хотели, чтоб я не понял, о чем они говорят. А я уже знал много слов, но виду им не показывал. Например ругательства: «Киш мир ин тухес!» – «Поцелуй меня в попу!»

– Так ты хорошо знаешь идиш?