А. Блок. Его предшественники и современники

построении книги, — именно в этих перемежках, в этих взаимоистолкованиях,

перетолкованиях отдельных стиховных тем друг другом. Строится своего рода

цельное повествование о жизни современной души, своего рода

психологический «роман жизни». Подобная тенденция намечалась и крепла в

поэзии 40 – 50-х годов. Так попыталась обобщить свой путь в литературе и в

жизни Каролина Павлова в своем итоговом (и тоже единственном) сборнике

стихов 1863 г. Любопытно, что молодой Апухтин, печатавшийся в «Искре»,

выступил там в 1860 г. с довольно злой пародией на поэму К. К. Павловой

«Кадриль». Не только поиски Апухтина в области поэмы сходны с «Кадрилью»,

но и стилистические принципы поэзии Апухтина, в широком смысле слова, во

многом примыкают в итоге как раз к поэтическому опыту Каролины Павловой.

Сборник Апухтина открывается опытом поэмы (в подзаголовке

характерным образом жанрово определенной как «отрывки из дневника») «Год

в монастыре». Это — прозаического типа стихотворное повествование о

непреодолимой силе любви, сначала толкающей «светского человека» к уходу в

монастырь, а затем, по первому зову возлюбленной, — к бегству из монастыря.

Дело у Апухтина не в эффектном сюжете (хотя и эффектность его не случайна),

а в прозаически анализируемых, детально психологически обосновываемых

портретах героев. В условиях прозаической, опустошающей своей

обыденностью современной жизни, при отсутствии сколько-нибудь

увлекательных больших целей и идеалов в жизни, приобретает особую силу,

власть над человеком такая вот страсть — в сущности, бессмысленная и

бесплодная. Эффектность основного поступка героя — чистый случай.

Эксцентричность действий героя здесь — именно следствие того, что нет

действий, прямо и ясно выражающих широкую социальную практику,

достаточно привлекательную для людей. Большая социальность ушла из жизни

людей (нет «веры»), поэтому единичной жизнью человека играет случай. Это —

целая литературная программа. Апухтин делает главный акцент на

современный быт, на прозаического типа психологизм, строит стихотворение

как современный рассказ в прозе, — скажем, стихотворение «С курьерским

поездом», где повествуется о встрече пожилых людей, любивших друг друга в

молодости и, естественно, разочаровавшихся при попытке начать снова жизнь и

любовь в старости. (Тут опять в какой-то мере продолжен опыт «рассказов в

стихах» К. Павловой, по-бытовому переосмысляемых у Апухтина.) Такого типа

людская жизнь и поведение естественно дополняются бытового же типа

«эксцентрикой» — уголовной хроникой, по-бытовому же, с развернутым

психологизмом раскрываемой («Из бумаг прокурора»). Все это содержательно

расширяется в некую обобщающую картину современной жизни экскурсами в

историю, в давнюю, более яркую и красочную жизнь в историческом прошлом,

жизнь, которой нет и не может быть сегодня (стихотворения «Венеция»,

«Старая цыганка»). Сама социальная тема в прямом виде в этом контексте

превращается в некую жизненную эксцентрику, в психологически обостренный

до мелодрамы рассказ об одиночестве, заброшенности человека в современной

жизни («В убогом рубище, недвижна и мертва…»).

Но рядом с таким вариантом социального психологизированного «рассказа

в стихах» печатается шедевр интимной лирики Апухтина — «Ночи безумные,

ночи бессонные…». Ясно, какую трансформацию претерпевает здесь лиризм в

собственном смысле слова. Лирика приобретает тоже повествовательный

характер, с одной стороны, и характер психологической эксцентрики,

нарушающей обычный тусклый колорит жизни, с другой стороны. Получается

совсем необычное лирическое «я» — с точки зрения поэзии 20 – 30-х годов,

например. Повествовательность и взвинченный психологизм превращают и

интимную лирику в цепь «рассказов в стихах», органически соседствующих с

«рассказами в стихах» в прямом виде. Именно на этом основании Апухтин

переходит в музыку. Если стихи Фета вызывали музыку музыкальным же,

мелодическим построением, то Апухтин привлекает композиторов совсем

иным, а именно — обостренной психологической темой, дающей возможность

музыкальных перетолкований, с одной стороны, и правдоподобными,

«узнаваемыми» бытовыми мотивировками — с другой стороны. Не случайно те

же «Ночи безумные» в интерпретации Чайковского и в непосредственной

форме цыганского романса ушли обратно в русскую жизнь, в русский быт.

Все это не столько соединяется в одно целое, «роман в стихах», сколько

дробится на цепь повествований. Получается как бы сборник рассказов в

стихах. И тут Апухтин оказывается не только продолжателем поэзии 40 –

50-х годов, но и современным поэтом, восьмидесятником. После рассмотрения

поэзии Апухтина становится вполне ясной нелепость трактовки А. Волынским

этой поэзии как хранительницы заветов эпохи Пушкина и Лермонтова.

Современная Апухтину критика недооценивала и вообще не видела в

подлинной исторической перспективе поэзию 40 – 50-х годов, поэтому и

подлинная генеалогия Апухтина была ей не видна. Однако линию связей

Апухтина с современностью она улавливала. Так, К. Арсеньев писал:

«Чрезвычайно интересны попытки г. Апухтина внести в поэзию