А. Блок. Его предшественники и современники

«музыкальный напор» истории. Октябрь толкуется как один из узловых,

поворотных моментов истории прежде всего потому, что он — результат

действий масс, воплощающих этот «музыкальный напор». А вот как трактуется

Октябрь в сравнении с февральско-мартовскими событиями 1917 г. у

оппонентки Блока, З. Н. Гиппиус, в ее книге «Последние стихи» (1918):

Тли по мартовским алым зорям

Прошли в гвоздевых сапогах.

Февральско-мартовские события и последовавшие за ними попытки

установления буржуазной диктатуры представляются как «алые зори»,

общественный идеал; игнорируется то обстоятельство, что несостоявшаяся

чисто буржуазная революция ничего в насущных потребностях развития страны

решить не смогла. Трудовые массы, выступающие на первый план по мере

развития революции, презрительно отстраняются от истории, как начало, не

относящееся к ней («тли»). Вполне естественно для Гиппиус, при такой

трактовке роли трудовых масс, трудового человека в революции, также и

чрезвычайно четкое и вместе с тем пропитанное злобой по отношению к

трудовому человеку, человеку старых социальных низов, выявление

собственной позиции, недвусмысленное социальное самоопределение в

революции:

Лежим, оплеваны и связаны;

По всем углам.

Плевки матросские размазаны

У нас по лбам.

«Последние стихи» — необычайно художественно слабая книга; при такой

звериной злобе в отношении к народу едва ли могло бы быть иначе. Но книга

эта, может быть, наиболее законченное выражение позиции, полярно

противоположной Блоку во всех отношениях. Поэтому полемику Гиппиус с

Блоком, резко отрицательное отношение автора «Последних стихов» к

художественным произведениям Блока и его поведению в революционную пору

эта «поэзия» может объяснить без всяких дополнительных слов. Вполне

согласуется сборник Гиппиус и с последующим поведением самого автора — с

попытками, опираясь не только на кадетов, но и на Савинкова, и на махровую

контрреволюцию, любыми средствами организовать выступления против

Советской власти.

Завершая разговор о соотношении «Двенадцати» и «Интеллигенции и

революции», необходимо сказать еще следующее. Если в статье

«Интеллигенция и революция» Блок более открыто, твердо и последовательно

чем где-либо еще объявляет трудовую массу главной творческой силой

истории — вполне закономерно для него и то, что он сосредоточивает здесь

внимание на личности человека массы. Однако, как и прежде, Блок нисколько

не склонен конструировать искусственную гармоническую, «синтетическую»

личность нового человека в духе, скажем, теорий Мережковского — Гиппиус.

Говоря о простом трудовом человеке революционной эпохи, что «… в его

мыслях, для старших братьев если не враждебных, то дурацких, есть великая

творческая сила» (VI, 14), Блок, конечно, не на стороне буржуазных

интеллигентов, враждебно относящихся к революции, не считает он

«дураками» и трудовых людей, наделенных «великой творческой силой». Но он

и не идеализирует их. Он стремится понять исторически закономерную

противоречивость людей, наделенных «великой творческой силой».

Противоречивой предстает в изображении Блока и творческая интеллигенция,

недостаточно осознающая свою нравственную и историческую ответственность

за прошлое и будущее страны. Иных людей, людей сознательного

исторического действия, Блок просто не видит, творчески не чувствует — таков

его душевный и жизненный опыт. Получается в итоге так: буржуа находится

вне исторического потока, и у него нет личности вообще; трудовой человек —

главная творческая сила истории, поэтому он наделен личностью, но личность

эта трагически противоречива. Соответственно, трагически-стихийным

предстает «музыкальный» поток истории. Понятно, что здесь несколько

«логизирован» идейно-художественный состав статьи «Интеллигенция и

революция». Важно, однако, понять, что своеобразная художественная проза

Блока непосредственно примыкает к «Двенадцати», к его поэзии

революционной эпохи. Трагедийный черно-белый пейзаж, которым

открываются «Двенадцать», эта удивительнейшая своей цельностью поэма,

сразу же вводит в атмосферу больших событий жизни и истории, несколько

иным языком здесь говорится о тех вещах, о которых столь же трагически-

страстно повествует проза Блока.

Этот черно-белый пейзаж (столь знакомые по стихам Блока петербургские

«глухота и чернота» и трагическая «маска» снега) перерастает немедленно же в

проходящий далее через всю поэму образ снежной вьюги. «Черный ветер»

открывает «глухие» космические пространства: не осталось ничего сколько-

нибудь определенного, вросшего корнями в почву старых отношений, ее нет

уже совсем, этой почвы. Остался один только трагический ветер истории, ее

«музыкального напора», ее стихии. В первой же главе поэмы дается

своеобразная расшифровка борющихся сил, поэтическая квалификация разных

сторон в историческом конфликте, разыгрывающемся на внезапно

опустошившихся, очистившихся от всего случайного пространствах. Есть люди

и есть силы, которые уже не люди и не силы; это те, кто вне стихии, вне ветра, а

только пытаются устоять на ногах, удержаться, но кто неизбежно упадет:

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер —