А. Блок. Его предшественники и современники

рассказывается в его стихах, он относит к культурным слоям общества; других

людей, представляющих иные общественные круги, он не знает, — поэтому и

стихов об общих законах изображаемой им жизни, стихов гражданской темы

(отличающихся при этом исключительной художественной силой), у него мало.

Основная же масса его стихов говорит о раздробленности, нецельности,

опустошенности жизни и сознания человека тех общественных кругов, которые

знает поэт. И тут становятся видны как черты «невероятной близости»

Анненского к Блоку, так и существенные отличия этих двух поэтов. Как и Блок,

Анненский абсолютно не верит в то, что общественный кризис, наличие

которого для него несомненно, может быть решен какими-либо

искусственными, «синтетическими» средствами (вроде слияния церквей у

Соловьева и Мережковского и т. д.). Он трезво видит отнюдь не

«синтетический», умственный исход этой социальной ситуации, он знает, что в

ближайшем будущем воспоследуют социальные потрясения, — о них и

говорится в «Старых эстонках» и «Петербурге». Соответственно, Анненский

совершенно не склонен к конструированию искусственных, «синтетических»,

гармонических людей чисто умственным путем из тех раздробленных,

расщепленных, противоречивых людей, которых он рисует. Здесь он опять-таки

по-своему «невероятно близок» к Блоку. Как и Блок, Анненский-художник

испытывает отвращение к искусственным конструкциям человеческого образа,

к «райским» идиллиям о чисто спиритуалистическом, духовном человеке,

преодолевающем в сознании «низкую» земную действительность; по

Анненскому, разорвана действительность и реально расщеплен человек, и

никакими схемами это положение прикрывать нельзя:

Оставь меня. Мне ложе стелет Скука.

Зачем мне рай, которым грезят все?

А если грязь и низость — только мука

По где-то там сияющей красе

(«О, нет, не стан…», цикл «Трилистник проклятия»,

кн. «Кипарисовый ларей»)

Разумеется, черты опустошенности, «скуки» присущи в стихах Анненского

тому лирическому «я», от лица которого ведется рассказ. И конечно, у этого

лирического «я» есть свое представление о желаемом, идеальном душевном

состоянии, о «сияющей красе». Но и «скука», и «сияющая краса» — трагически

разорванные грани одного сознания. Дело тут в трагизме расщепленности, —

сближает Анненского с Блоком неприязнь к «синтетическим» схемам. Недаром

же Анненский говорит авторам таких схем: «И бог ты там, где я лишь

моралист».

Анненский говорит об этом еще так:

И, лиловея и дробясь,

Чтоб уверяло там сиянье,

Что где-то есть не наша связь,

А лучезарное слиянье…

(«Аметисты», цикл «Трилистник огненный»,

кн. «Кипарисовый ларец»)

Отказываясь от искусственных конструкций, схем человеческого образа,

Анненский, по логике вещей, приходит к противопоставлению «связи» и

«слиянья», схематической «цельности» и цельности подлинной, которая, по

Анненскому, вообще невозможна. Тут проявляется решающее отличие

Анненского от Блока. Поскольку Анненский ограничивает свое поэтическое

видение только людьми определенных общественных кругов (и в то же время

убежден, что эти люди вполне неспособны к участию в предстоящем

социальном катаклизме), получается так, что разорванность, расщепленность,

трагизм, несоответствие «идеала» и «действительности» изначально присущи

обществу, действительности, человеку.

В наиболее обобщенном виде такое толкование человеческого образа дано в

стихотворении «Я на дне» (цикл «Трилистник в парке», кн. «Кипарисовый

ларец»). Сюжет стихотворения навеян, по-видимому, одной из статуй в

Царскосельском парке — лирическое повествование ведется от «лица» обломка

статуи, упавшего в водоем:

Если ж верить тем шопотам бреда,

Что томят мой постылый покой,

Там тоскует по мне Андромеда

С искалеченной белой рукой

Конечно, обломок статуи — идеального, гармонического, совершенного

образа — уподоблен тут судьбе человеческого сознания, обреченного быть

расколотым. Повествовательный сюжет делает ситуацию предельно

недвусмысленной, не допускающей иной, кроме авторской, интерпретации

философской темы произведения. Трагическая противоречивость,

несовершенство, расколотость, по Анненскому, присущи реальному «сюжету»

жизни вообще, реальному ходу вещей. Дело не в отсутствии у современного

человека жизненного идеала, но в том, что ради этого идеала было бы

бессмысленно искажать объективное положение, действительные отношения,

существующие между идеальными и реальными сторонами в

действительности, в жизни, в современной человеческой личности.

Повествовательность у Анненского вообще имеет содержательное

значение. Стихотворение Анненского — всегда «рассказ в стихах», лирическое

повествование о конкретном событии, происходящем с определенными людьми.

Эти люди и эти события так же мало поддаются непосредственному

отождествлению с автором и с читательским восприятием, как герои и события

прозы. Для воссоздания «прозаической» достоверности людей и событий

Анненский широко использует опыт не только русской прозы, но и прозы