А что, так можно было? (СИ)

Переговоры с Иваном прошли быстро и успешно, Лерку сдали из рук в руки, Дану с мужем отправили отсыпаться. Мирослав сначала тоже хотел дать Белке выспаться, но выпитые несколько глотков вина, хоть и не опьянили ни на секунду, но родили в голове абсолютно безумный, мальчишеский, дурацкий план. И Мирослав чуть всё не испортил, чуть своими неуклюжими медвежьими лапами не затоптал все узкие и тонкие тропинки, которые старательно наводил на пути к такой желанной добыче. И только Юлька, его сильная, смелая, прощающая Белка, не дала всё разрушить. Заговорила, растормошила. Сама испугалась, но смогла протянуть руку и схватить за шкирку огромного и грозного медведя, встряхнуть и уложить на лопатки у своих ног. Хрупкими пальчиками подчинила, выдрессировала, обратила в шкурку и протопталась по ней каблучками. А он и рад. Да что там – счастлив! И точно – словно пьяный, выдал всё, что копилось в мыслях и на сердце. А ведь боялся, не хотел признаваться. Был уверен, что испугает своими эмоциями, оттолкнёт. Но и тут Юля не закрылась. Нет, не ответила словами, которые Мирослав так хотел бы услышать. Но снова подставила плечо. Как она сказала – падает и не знает, поймают ли её? Мирославу казалось, что падает именно он. И Юлька поймала его, удержала. И теперь он не падал. Он летел.

Как добрался до второго этажа, Мир не помнил. Правда, что ли, взлетел? У него перед глазами всё плыло от желания стиснуть Белку в руках, вдавить в себя, врасти, чтобы разъединить нельзя было. Даже отстраниться, чтобы снять одежду, было невыносимо долго, почти физически больно. И снова схватить, коснуться светлой кожи. Такой нежной, что страшно – сожмёшь слишком сильно, и синяки останутся. И не прижимать нельзя, никак не оторваться. И Юля сама тянулась к нему, гладила спину и шею, обхватывала плечи, целовала вообще всё, куда могла дотянуться. Она была здесь - теперь уже вся, всем телом, всеми мыслями. Без сомнений и страхов – Мир это чувствовал. Казалось, у них обоих потребность прикасаться была физической. Как в той самой еде и воздухе, о которых Мирослав совсем недавно рассуждал.

Но Юля неожиданно вывернулась из его объятий, продолжая гладить, щупать, сжимать, но опускаясь всё ниже и ниже, пока не встала на колени. И Мир понял, что испытание его выдержки было до сих пор просто детской шалостью. Теперь же, глядя на то, как скользят её губы по его члену, как колышется её грудь при каждом движении, как дрожат её ресницы, он чувствовал, что сорвётся вот-вот, через секунду, как пятнадцатилетний пацан, который нашел у отца в тумбочке "запрещённый" журнал. Юлькины тонкие пальчики, скользящие по его бёдрам и ягодицам, тихие постанывания, влажные звуки её рта сводили с ума и забирали последние силы сопротивляться этим жарким волнам, что проходили через всё его тело от самой макушки, плавя разум и разжигая внутри пожар. И Мирослав позволили себе гореть. Рванул любимую женщину за плечи вверх, отстраняясь на миг и снова вжимаясь в неё своим телом, толкая к кровати, пока она ногами не коснулась края матраса. Мир опрокинул Юльку на постель, переворачивая на живот и накрывая сверху собой, целуя плечи, спину, бока, оглаживая руками её нежную кожу, жадно сжимая и тут же нежно лаская. И такая Юлька была перед ним беззащитная, такая нежная и податливая, такая сладкая и сочная, что не выдержал, сжал зубами круглую ягодицу и услышал тонкий протяжный вскрик и тихий смех, который выстрелом прошёл сквозь его мозг, вынося последние мысли. И снова вверх, перевернуть её, сжать руками, поймать взгляд, чуть затуманенный, пьяный, но в то же время острый как стрела, манящий, зовущий и разрешающий. И Юлька потянулась сама к Мирославу, одной рукой зарываясь в непослушные жёсткие волосы на затылке, а второй проводя по его груди, которая уже ходуном ходила от неровного дыхания. И потёрлась об него вся как кошка, просящая ласки. И Мир сорвался, рванулся к ней, в неё, всем своим телом, душой, всем собой, в порыве слиться целиком и полностью, впитать её в себя, всю, без остатка. Эти глаза её острые, непокорные, предупреждающие, но обещающие и сжигающие на месте. Эти волосы, по подушке разметавшиеся, несколькими прядками прилипшие в шее и щекам. Эту мягкость, округлость, сладость её тела, которое плавится под его руками и стремится навстречу, прижимается, ластится к нему, как волны к надёжному берегу. И её мягкий животик, и большую налитую грудь, и плавные бёдра, между которыми так удобно и правильно лежать, двигаться, вжиматься. Эти руки, кисти, такие маленькие по сравнению с его ладонью, пальчики, которые хочется облизывать как самый вкусный леденец на свете. И её стон, низкий, протяжный, рвущий душу в клочья. И дрожь её, судорожная, мелкая, и капелька пота на груди, такая солёная. И одновременно слаще которой Мир ничего в жизни не пробовал. И шёпот "Мир, мой Мир". И откуда-то изнутри поднялась волна дикая, первобытная, заставляющая желать женщину всю целиком, до полного обладания. Моя... Мир не сразу понял, что это он рычит, вколачиваясь в самое прекрасное тело любимой женщины.

- Моя!