...А до смерти целая жизнь

И ты попросил еще, чтобы я купил после в книжном киоске, что в сквере против аптеки, шеститомник Грина. Ты договорился с продавщицей, которая обещала тебе откладывать… Позже, когда соберутся все, я должен их передать Валерию, твоему другу, а уж он сам знает, как и кому отдать их.

Все шесть гриновских книжек я передал ему вскоре.

Не берусь утверждать, но думаю, и сейчас они стоят на одной полке с тем томом Есенина…

Перечитывая коричневую твою тетрадку, я понимаю теперь — нет, чувствую даже, — с какой тяжестью в сердце уезжал ты морозной ночью из родного города, что увозил в душе.

А в рюкзаке уезжало с тобой в дальнюю дорогу то письмо от Наташи, про которое упомянул тогда в дневнике — «если б не то письмо…». Оно пришло перед самым твоим отъездом.

Наташа писала, что ждет обещанного приезда вашего — всех четверых (ты, Анатолий, Валерий, Лида) — в Москву. Но сквозь строки явственно проступала мысль, что больше-то всех ждет она Анатолия. Как бы между строк обронила признание в том, что ее, Наташин, тон в письме к тебе — чисто дружеская откровенность, на которую не решилась бы ни с кем. С Анатолием тем более.

Мог ли ты не понять истины?

И еще она писала:

«…Я не верю тому, что Толька меня любит. Это неправда. Это же глупость… Понимаешь, если бы он любил, любил бы по-настоящему, то как он тогда мог (если любит) написать такое письмо? Я хотела его ненавидеть, но не смогла. Все-таки я его люблю. Неужели он этого не понимает? Я не могу сказать, что люблю его по-настоящему. Я не знаю, что такое — любить по-настоящему. Просто он в данную минуту больше всего напоминает мне того человека, которого я буду любить. Может быть, я его никогда не найду. Кто знает…

В воскресенье была в консерватории. Видела юношу, очень похожего на Анатолия. Он был с девушкой. Он подавал ей пальто и так смотрел на нее и улыбался, что я, как дура, встала, открыла рот и представила себе, что ведь это я, и какое право она имеет стоять на моем месте… А потом ехала в автобусе и думала о том, что у Анатолия сегодня день рождения.

Интересно, что он сейчас делает? Мне бы хотелось, чтобы он сидел за столом и смотрел в окпо. В мою сторону. А я — в его…»

Вот такое письмо.

Ты и после, верно, получал похожие. И каждое отнимало у тебя что-то очень привычное и дорогое. Может, потому и разгорелась вновь начавшая было остывать твоя привязанность к Симе? Ты думал о ней: как приедешь, и как она встретит, и какие слова скажет… Хотя уже почти твердо знал: никаких надежд тебе оставлено не было.

Вот теперь я уже понимаю, что означают слова из коричневой тетрадки: «Предназначаю ее новой, совершенно отличной от прежней жизни… Надеюсь на лучшее…»

А оно, лучшее, было с тобою рядом.

Ты заканчивал последний курс, когда на третьем училась сероглазая девочка, которую позже ты ласково назовешь Татьянкой… Комсомольские дела свели вас вместе. Вы часто виделись. Часто работали вместе. И она потянулась к тебе. И полюбила… Ты не замечал этого или не хотел заметить. А может, не понял еще или просто догадаться не умел, что вот оно, лучшее. Преданное и терпеливое. Самозабвенно готовое ждать своего часа хоть тысячу лет.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ

Я догадываюсь, почти уверен теперь, что весь первый год солдатской службы ты думал о Симе. Не знаю, писал ли ей, но среди огромного множества писем — всяких и отовсюду, от Наташи в том числе, чьи послания состояли больше из болтовни, нередко развязной, — не было ни одного письма от Симы. Я не нашел.

Знаю, что ты грустил. Теперь знаю. А тогда не мог и подумать, потому что твои письма домой налиты таким отчаянным светом и такой полнотой жизни, что хоть взаймы бери.

«15 января 1966 г.

Здравствуйте, дорогие мама, папа и Лина!

Первое письмо отдал дежурному парню, который ходил в числе других за провиантом на станцию. Есть надежда, что ненадолго выпустят из поезда, тогда попытаюсь кинуть это письмо. Здесь тепло, светло и сытно. Играем в домино и живем заботою, чтобы вовремя добыть горячего чаю, который ленивая проводница готовит в мизерных количествах. В Новосибирске капитан обещал снабдить фруктовой водой и кефиром.

Едем дальше. До свидания. Саша».

«17 января.

Здравствуйте, дорогие…

Четвертые сутки дорога… Приятная новость: только что мне на голову упал чей-то валенок, отскочил рикошетом по кумполу моему соседу и на этом успокоился. Как видите, от скуки здесь не умрешь. От голода — тоже, кормят прилично. Сегодня двадцать человек из вагона на станции снабжали эшелонную кухню водой, я в том числе. Прошлой ночью получил первый «очередной» наряд — дневалил по вагону полночи.

В общем, по мне хоть все три года ехать да ехать.

Ваш Саша».

«20 января.

Это первое письмо с места. Обосновались вроде. Казармы отличные — тепло и просторно. Сегодня первый трудовой день. Полученное вчера обмундирование сегодня подгоняли, оформляли и все такое прочее. Сейчас сижу в полной готовности для рывка.

…Вот так вот. Продолжаю спустя час, ибо мы в самом деле рванули в столовую ужинать. Плотно поели. Сейчас будет построение. Пишу почти в боевой обстановке. Движение, движение и движение.