А-Два (СИ)

Моментальные путешествия прекратились в середине минувшего века, после того, как выяснилось, что каждый второй такой путешественник приходит из запределья не один. Захребетники оказались существами малопонятными и полностью неприятными, неизвестно было ни кто они такие, ни чего хотят, но то, что ничего хорошего — уверены были обязательно все. Некоторые из таковых странных существ предусмотрительно уничтожались сразу, иные прагматично пристраивались к делу, а еще часть, совсем небольшая, оставалась вне внимания тех, кому положено, и брала, со временем, хозяев под полный контроль. Подконтрольные же творили дела не просто плохие, а откровенно мерзкие и опасные, и не только для себя самих.

Примерно так случилось однажды с рядовым студентом Венской академии художеств, и чем эта история закончилась, ощутили на себе, наверное, в каждой семье Союза.

Примерно тогда, когда коалиция свободных народов Восток-Запад поставила жирную точку на моментальных путешествиях — вместе с самым одиозным путешественником — начал активнейшим образом развиваться транспорт воздушный. Стремительные, но тесные и тряские, аэропланы, возили почту и тех, кто ее сопровождал, живые же люди, не обремененные излишней срочностью важных дел, в массе своей предпочитали медлительные, но комфортабельные и безопасные, дирижабли.

И первые, и вторые требовали специальной инфраструктуры: взлетно-посадочных полос, причальных мачт, пассажирских и грузовых терминалов, и очень скоро воздушный транспорт стал преобладать, а наземные его собратья были ограничены местными перевозками. В самом деле, не гонять же небесный лайнер из города воинской славы Колпино в город-герой Ленинград: тут достаточно и эслектрички, и даже эсобуса.

Ленинградские вокзалы функционально переместились поближе к воздушным портам, слившись с последними в огромные (в смысле размеров) и удобные (в плане пересадок) транспортные узлы. Здания же вокзалов остались на своих местах: вокзал Московский стал огромным универмагом, Витебский — транспортным музеем, Финляндский — снова музеем, но уже Революции, с Балтийского по-прежнему уходили эслектрички и другой полезный местный транспорт, а самый интересный вокзал, Варшавский, обратился современным кинотеатром.

Еще именно в этом, последнем по списку, но не по значимости, бывшем вокзале, располагалась одна из огромного количества малых контор, входивших в Контору большую. Следственное управление всемогущего КГБ занимало весь третий этаж, частично скрытый в складке пространства, частично — взирающий на мир с обращенного на север фасада ехидным оком огромного круглого витража.

Ровно за этим самым витражом располагался один кабинет: не очень большой, но очень важный. Волей и непростым нравом одного из начальников, распоряжавшихся кабинетом, столичного варяга, за помещением закрепилось особое название: его называли «вербовошная», с очевидным московским шиком меняя один шипящий согласный звук на другой. Конечно, собственно вербовку в этой комнате никто никогда не проводил: посторонние, из которых, как правило, и вербуются нужные стране агенты, доступа в комнату не имели, зато сами решения о вербовке, особой игре и других интересных советскому государству вещах, очень часто принимались именно там.

Старший майор уютно устроился в неглубоком кресле, постаравшись сесть так, чтобы из всего многообразия цветных бликов, оконный витраж отбрасывал на его лицо именно солнечно-желтый. На душе товарища Эпштейна был мир, мир был и на его лице: пожилые и опытные чекисты вообще редко переживают, пусть и по серьезным поводам. К тому же, ситуация находилась под плотным контролем, было понятно, что именно происходит, и даже — что именно требуется предпринять.

Оппонент и начальник старшего майора являл собой противоположность живому и улыбчивому подчиненному: мощный, будто рубленый из камня подбородок, тяжелые, сдвинутые к самой переносице, брови, полное отсутствие эмоций на никогда не знавшем улыбки лице. Начальник был чистокровный тролль, человек сильный, очень умный и немного медлительный, из-за особых отношений своей национальности с солнцем, никогда не покидавший помещение днем, и, из-за особенностей горного менталитета, предпочитавший обращение исключительно по имени и отчеству.

- Так получается, Парвиз Муслимович, что на нашего парня они вышли совсем случайно, - Эпштейн перевернул еще одну страницу донесения. Читать с листа он, обладающий феноменальной памятью, даже не пытался, но, перелистывая страницы, как бы перемещался по заранее заготовленному плану беседы. - Грин не явился, агент поиздержался, платить местному криминалу тоже чем-то надо, вот этот самый криминал и решил добыть денег способом, для себя простым и понятным.

- Однако, по данным смежников, - тролль буквально на миллиметр приподнял левую бровь, показывая, что с мимикой он все-таки знаком - Грин в Ленинграде. Коллеги-линейщики его позорнейшим образом упустили, и он сейчас вполне может встречаться с кем-то из фигурантов, нет?