А где-то рядом идёт война…

– Сыночка, вон тот мешочек с сухарями переставь, чтобы не подмокли! Свечи, спички туда же. Михасик, держи своего зайца. Вот ещё одёжка…

Михасик разразился плачем, стал карабкаться наверх:

– А Тобик где? Тоби, Тоби!

– Сейчас, найду твоего Тобика, успокойся. Вот он, под кровать забился! Полезай обратно! Не бойся, солнышко, я рядом. На, держи мой платок. Вот молодец. Сейчас тоже спущусь. Сапожки только с курточками прихвачу и быстренько к вам. Я подпол прикрою, чтобы Тобик не выскочил… Вот так… не бойтесь, родные! Сейчас свечу зажжём. Сейчас, сейчас я тут… – Взрыв заглушил последние слова матери. Взрывной волной выбило оконные рамы. Рухнувшей крышей придавило крышку подпола… и маму. Она осталась лежать там, наверху. Прижав к груди Михаськины валенки и Андрейкину куртку.

*****

Сколько они просидели в погребе – Михасик не знает. Помнит лишь мерцающую во тьме свечу, пляшущие тени на стене и Андрейку. Он крепко прижимал Михасика к себе и всё говорил, говорил, говорил. Но Михасик его не слышал. Этот противный воющий гул в голове, который, как он ни силился, не мог перекричать…

Сначала на него навалились ужас, страх. А потом Михасику стало всё равно. Покачиваясь из стороны в сторону, он безостановочно повторял: а мама? а мама? а мама…

Андрейка напрасно пытался вытащить из его рук клетчатую материю. Михасик не подпускал к себе брата. Словно ёжик, свернулся клубком. Подтянув колени к подбородку, прятал лицо в мамин платок.

Тогда Андрейка стал кричать на Михасика, обзывал нытиком и трусом. Затем брат кинулся к полке, заставленной разными мамиными консервациями. Нашарил там сечку для капусты, принялся рубить крышку подпола. Но топорик отскакивал от просмоленного, задубевшего, словно сталь, дерева. Родной дом стал для них могилой. Андрейка швырнул сечку под лесенку и обессилено опустился на матрас. Слёз не было. Отчаяние и жуткая усталость забрали остатки сил. Это конец. Мысли путались, то и дело, выдёргивая из потухающего сознания картинки прошлого.

Вот он, Андрейка, чуть меньше Михасика, высоко взлетает в небо. Ему вовсе не страшно. Он знает: в крепких отцовских руках нечего бояться. Раскинув руки, словно птица крылья, просит подкинуть выше, ещё выше, к самому солнцу! Отец раскатисто смеётся и прижимается к Андрейке тёплой щетинистой щекой.

– Орлёнок ты мой! К солнцу нельзя, крылья спалишь. Лети домой, мамка, поди, заждалась. Завтра ещё полетаем.

– До самого, самого неба?

– До него, самого. А сейчас, брат, пора кушать и спать.

– А ты? А я в ночную смену.

Отец опускает Андрейку на землю и легонько подталкивает к дому. Машет рукой.

– Беги. Пока-пока! Завтра увидимся.

Но завтра для отца уже никогда не наступит.

Ночью Андрейку разбудил длинный, несмолкающий гудок. Со всех дворов выскакивали заспанные люди и бежали на зов гудка, к угольному карьеру. Андрейка, в ожидании мамы, долго бродил по пустому дому. Впервые здесь, в родных стенах, ему было одиноко и страшно. Он вернулся в кровать и накрылся с головой одеялом. Наконец, вой прекратился. Андрейка вновь погрузился в тревожный, беспокойный сон. Разбудила его без конца хлопающая входная дверь, приглушённые голоса взрослых.

Наверное, папка с работы вернулся. Андрейка затаился под одеялом в радостном предвкушении. Сейчас он как выскочит из-под одеяла, как кинется отцу на шею – ни за что не увернётся!

Но время шло. Отец так и не заглянул в комнату. Голоса взрослых за дверью звучали громче, началась непонятная суматоха. Половицы скрипели на разные лады под незнакомыми, грузными шагами. От обиды у Андрейки защипало в носу. Наверное, про него забыли. Раз так, останется под одеялом, в кровати, до конца своей жизни. Вот умрёт от голода, пусть знают! Чего родители должны знать, Андрейка придумать не успел. Кто-то вошёл в комнату и осторожно откинул уголок одеяла.

– Робятёнок мой дорогой, та ты чего это удумал под одеялом хорониться? Задохнешься, чай не зима во дворе! Ну-ка, вылазь, вылазь. Дай, полюбуюсь на племяшика родного.

Незнакомый дядька с наголо бритой головой, бесцеремонно вытащил Андрейку из-под одеяла и усадил к себе на колени. Затем пару раз подкинул вверх:

– Ехали, ехали, наконец, приехали, бумс! Ну, будем знакомы – дядько Иван. Смешно сдвинул седые кустистые брови, подкрутил с одной стороны кончик пушистых усов.

– Чего молчишь, неужели немой? Ну-ка, открой рот. Так, язык на месте. Оробел что ли? – Дядька потрепал Андрейку за щёку, принялся щекотать усами его голый живот. Андрейка зашёлся смехом. Дядька довольно покрутил головой. – Наконец, растормошился. Давай одевайся и дуй к столу. Потом на рыбалку с тобой пойдём. Покажешь, где тут речка у вас?

У стола, в мамином фартуке и косынке, суетилась немолодая, чуть полноватая женщина с грустным заплаканным лицом. Андрейка поискал глазами мать, затем вопросительно посмотрел на дядю. Тот успокаивающе улыбнулся:

– Мамы нет, она в город по делам уехала. Там, говорят, с раннего утра младенчиков в «Детский мир» завезли. Ты ведь заказывал мамке братца? Вот за ним и поехала. И папка с ней…