А главное - верность... Повесть о Мартыне Лацисе

До чего преобразился проспект после октябрьских дней! Словно этим же ладожским ветром сдуло с него нарядную публику, богатые выезды, катившие, бывало, один за другим. Померк Невский, ничего не скажешь, померк. Никакого теперь в нем шика. Погасли витрины, опустились железные шторы на широченных окнах, повисли тяжелые, будто гири, замки на дверях магазинов.

Десятый час вечера, а темны глазницы домов, лишь кое-где просачивается матовый свет сквозь морозную накипь узоров на стеклах. Тротуары почти пустынны. На мостовой больше народу: не очень стройно прошел отряд красногвардейцев, промчался грузовой автомобиль с веселыми и отчаянными матросами. Да и одинокие прохожие предпочитают ходить по обочине мостовой.

Обезлюдевший проспект кажется уже, чем прежде: здания с противоположных сторон будто тянутся одно к другому, будто пытаются коснуться плечами. Вот когда Невский был необыкновенно широк — в июле. Рабочие и солдаты заполнили его. Ни мостовой, ни тротуаров — сплошь человеческие головы. А над ними красные полотнища: «Вся власть Советам!» Потом красная кровь на брусчатке. И трупы. Раскинув руки, они словно пытались доплыть до берега. Тогда в этот час было еще совсем светло, белые ночи, правда, угасали, но солнце еще путешествовало по небу, а нужно было быстро и надежно укрыть Ленина: Временное правительство подняло всю полицию, жандармерию, чтобы схватить его. Где укрыть Владимира Ильича? Конечно, в Выборгском районе, в его, Лациса, районе…

Какой же ответ дать Ленину завтра? Мартын шел к Подвойскому как к народному комиссару по военным делам, чтобы договориться о посылке революционных солдат из Питера комиссарами в ряд полков на Северном фронте, а заодно, как с другом, и посоветоваться с ним. Так трудно решить самому, здесь обязательно нужен совет друга.

Он свернул с Невского на Большую Морскую к Главному штабу и сразу увидел высокого мужчину, а по обе стороны от него — двух человек с винтовками. Знакомая картина: красногвардейцы ведут какого-то контрика. Так и есть — в офицерской шинели без погон, в папахе, башлык за плечами. Лацис скользнул взглядом по ладной фигуре офицера и прошел бы мимо, если бы один из красногвардейцев не окликнул его:

— Здравствуйте, товарищ Дядя!

Ну конечно же Лацис узнал его: Покотилов, слесарь с завода «Русский Рено». Покотилов и его сын. Они всюду вместе. Оба Иваны. Старшему — сорок один, младшему — двадцать второй. Мать умерла от чахотки, и еще подростком отец пристроил паренька в свой цех. Перед Февральской революцией они одновременно вступили в партию большевиков, потом записались в Красную гвардию. Работали, а винтовки рядом. После гудка — военные занятия. В строю стояли тоже рядом — одного роста.

Иван-младший точно был сотворен по образу и подобию Ивана-старшего. Оба коренастые, чуть курносые, светло-русые, и даже чубы одинаково выползали из-под шапок. Разве что отец шире в плечах, так это до поры до времени, годок-другой — и у сына развернутся плечи. Вот только насчет речей меньшой не мастак. Папаша, как митинг, собрание, — обязательно: «Дайте слово!» Фуражку в кулак и руками этому самому слову помогает вовсю. Ванюха глазами в него упрется и, когда отец закончит, громче всех бьет в ладоши…

— Кого ведете? — спросил Лацис. Снова глянул на офицера, что-то знакомое почудилось в нем.

— Гада золотопогонного…

— Требую прекратить оскорбления! — оборвал офицер. В нескольких этих словах прозвучал латышский акцент. Лацис еще пристальней поглядел на него.

— Смотри какой! — возмутился Покотилов-старший. — Разве ж это оскорбление, если гада окрестишь гадом? Не зацепит же меня злость, коли ты меня, Ивана, Иваном кликнешь… Подбивал, гад, солдат громить винный подвал в Зимнем!

— Отставить вранье! — повысил голос офицер. Покотилов-старший сорвал с плеча винтовку, в сердцах стукнул прикладом о землю.

— Как же ты можешь при сыне крестить отца поганым словом? Подтверди, Иван Иванович, подбивал?

— Подбивал! — раздался молодой басок.

Офицер понял, что перед ним какой-то начальник над этими красногвардейцами, и быстро заговорил, опасаясь, что тот, не дослушав, уйдет:

— Прежде всего, я латышский стрелок! Из шестого полка. А латышские стрелки вызваны в Петроград по приказу самого Ленина. — И без паузы продолжал: — Никого я не подстрекал. Проходил мимо Зимнего, стоят солдаты. Один спрашивает: «Отведаем, ваше благородие, сладкого царского винца?» Я ответил: «Тем, кто три года смотрел смерти в глаза, сам господь бог велел!» Так сказал и убежден в своей правоте!

«Я знаю этого человека. Определенно знаю», — говорил себе Лацис, вглядываясь в лицо офицера. Если бы, как раньше, улицу заливал свет фонарей, он сразу рассмотрел бы его, но этот короткий отрезок Большой Морской между Невским и аркой Главного штаба и днем был мрачен.

— Выходит, пей солдат до бесчувствия, потом мародерствуй, громи…

— Вы тоже латыш? — услышав в речи Лациса легкий акцент, обрадовался офицер.

— Это к делу не относится!