А я смогу…

Пусть тебе приснится Пальма-де-Майорка,
В Каннах или в Ницце ласковый прибой…

Сергей резко встал и, ничего не говоря, быстро пошёл прочь, к раздевалкам. Злата, лежавшая в соседнем шезлонге, приподнялась на локте и тревожно посмотрела ему вслед:

– Что он, Паш?

– Насколько я знаю своего лучшего друга, вспомнил об Ольге. Она тогда была здесь с нами. Сергей с ума по ней сходил… А она по нему…

– Бедный…

– Он не бедный, он дурной. Ему давно пора уже найти Лёльку и поговорить с ней, наконец. А то дождётся, что она замуж выйдет.

– Не напился бы с горя…

– Ясень? Нет, ты что. Напиться – это не его стиль. Сейчас пойдёт километры по набережной наматывать. Он же обормотом только прикидывается. Между прочим, он дважды был чемпионом Москвы по боевому самбо.

– Ясень?!

– Он самый, ясен пень.

– Я не знала… Паш, ему плохо.

– Вижу. Но помочь ему ничем не могу. Только он сам…

Злата повернулась на бок и прижалась лбом к горячему плечу мужа, поставившего свой шезлонг вплотную к её. Солнце заливало всё вокруг, что-то ласковое и успокаивающее шептали волны. Но ей было грустно и хотелось плакать.

– Я тебя люблю, – шепнул Павел и посмотрел вверх. По набережной неспешной трусцой удалялся в сторону Тонкого мыса его влюблённый в собственную бывшую жену друг.

Сергей действительно нацепил кроссовки и направился бегать. В голове попеременно звучали то «Единственная» Газманова, то «Пусть тебе приснится», только что услышанная на пляже. Он бежал, наливался злобой на самого себя и, отдуваясь, ритмично бормотал:

Да-же в зер-ка-ле раз-би-том,
Над ос-кол-ка-ми скло-нясь…

И вдруг громко рявкнул, ненавидя себя за всё:

Е-динст-вен-на-я мо-я!..

Он убежал уже довольно далеко от центра. Здесь на набережной было малолюдно. И только какая-то бабуля в ужасе шарахнулась в сторону и долго ещё смотрела вслед красному Ясеневу, бегущему в насквозь мокрой футболке. Сложив ладонь с узловатыми пальцами козырьком, она покачала головой и сострадательно произнесла:

– Жалостливо поёт, сердешный…

Допев красивую, но упадническую песню Газманова и добежав до конца набережной, «сердешный» развернулся и в сторону Толстого мыса потрусил, напевая тоже грустную, но всё-таки, на его взгляд, более жизнеутверждающую, ту самую, про Пальма-де-Майорка. Многие слова он запомнил. А те места, где память подводила, заполнял энергичным мурлыканьем.

По набережной катил бело-голубой паровозик. И Сергей вдруг махнул рукой, остановил его и влез в маленький открытый вагончик, втиснувшись рядом с весёлыми детьми и их родителями. У большой белой арки напротив памятника Лермонтову паровозик разворачивался. Ясень выбрался сам, помог вылезти всем детям и их мамочкам, помахал рукой румяному толстячку, ужасно похожему на него самого в детстве, и побежал дальше, бурча:

– Не буду петь про «не родятся наши дети». А вот и нет! Родятся! Как миленькие! Обязательно! В количестве не менее пяти штук. Прав был батюшка.

На высоком Толстом мысе, прямо около маяка, он остановился, наконец, вдохнул полной грудью запах открытого моря и, вытирая пот, не слишком мелодично запел во весь голос:

Знаю, что скоро, в дали телефонной,
Голос услышу мечтательно-сонный.

Здесь его вряд ли кто мог услышать.

Бухта, маяк, выглядывающий слева из густых зарослей неизвестных Ясеню кустов, ветер – всё это уже было когда-то. Но тогда Лёлька стояла рядом, и волосы её развевались, летя золотой волной прямо в лицо девятнадцатилетнему Серёжке Ясеневу. И жизнь обещала быть невыносимо прекрасной. Просто до слёз.

Тридцатидвухлетний Сергей, одинокий, но не сдавшийся, крикнул в сторону открытого моря:

– Ну, Лёлька, берегись! Сроку тебе появиться в моей жизни даю до четырнадцатого октября! Не появишься – сам приду! И тогда мало тебе не покажется!

И ещё громче, перекрикивая шум волн, бьющихся внизу о высокий берег из мергеля, похожий на слоёный пирог, проорал слова, которые решил сделать девизом намечающейся кампании по возвращению блудной жены:

– А я смогу войти в ту реку дважды!..

…Двадцать первого сентября, в день рождения Пресвятой Богородицы, Лёлька выбежала из бассейна на Южной стороне Реутова и, подняв руку, стала ловить машину. Первые две отпустила из соображений безопасности. В третьей сидел её бывший муж Сергей Ясенев, месяцем ранее на Толстом мысе Геленджика решивший во что бы то ни стало из бывшего перейти в разряд настоящего.

Москва и область. Сентябрь 2000 года

Исторический день этот, тот самый день, когда Лёлька ворвалась в его жизнь вместе с мокрым зонтом, огромной сумкой и шумом Носовихинского шоссе, чуть было не стал одним из самых невезучих за последнее время в жизни Ясеня. Бывает такое, что вот с утра как не заладится, так и идёт всё хуже и хуже. И только диву даёшься: как может быть такая концентрация неприятностей на один квадратный метр?