А. К. Глазунов

Все передуманное и пережитое было высказано в музыке, поэтому теперь, в ответ на восторги Владимира Васильевича, Глазунов остался таким же внешне невозмутимым, как и обычно, только выражение чуть сумрачных глаз потеплело.

Вторая часть начиналась зловещим взлетом струнных, родившимся еще в первой части. Вслед за ним вырастали напряженные и мрачные, остро ритмованные аккорды медных инструментов:

Коротенькие, беспомощные фразы струнных были исполнены страстной мольбы. Но первый, предостерегающий возглас звучал все так же неумолимо. И тогда в новых созвучиях оркестра, казалось, послышались интонации вздохов, скорбные рыдания. Появившаяся у деревянных и струнных инструментов распевная тема печально звучала на фоне судорожных аккордов сопровождения. Эти аккорды не исчезли даже тогда, когда у флейт и гобоя возникла светлая, нежная мелодия:

Стасов, который внимательно следил за развитием музыки, стараясь не пропустить ни одного оттенка настроения, подумал, что эта беспредельная скорбь оправдана. Ведь события 9 января были еще так недалеки и острой болью отзывались в памяти и в сердце.

Когда возвратилась первая тема (виолончели и контрабасы), она была буквально захлестнута возгласами стенания и плача. На короткий миг снова зазвучала (теперь у гобоя и кларнета) светлая тема, но вскоре и она была сметена все нарастающим отчаянием. Вторая часть симфонии закончилась скорбными аккордами, в которых слышалось еле сдерживаемое, судорожное рыдание.

Потрясенный, совершенно ошеломленный услышанной музыкой, Стасов молчал и, сгорая от нетерпения узнать продолжение повести, только спросил: «А дальше что?»

— Третью и четвертую часть я еще не докончил,— ответил Александр Константинович. — Правда, и темы, и план их развития уже готовы у меня в голове, но надо все это записать. Вот скерцо, например, будет построено на мелодиях предыдущих частей.

Глазунов сыграл предполагаемое начало третьей части, и Стасов снова услышал мотив-взлет, с которого начиналась вторая часть симфонии. Теперь на его призыв с разных сторон поспешили коротенькие волевые мотивы. Это было новое собирание сил, готовность к продолжению борьбы. Теперь в светлых темах слышалась уверенность в победе, и из быстрого, стремительного движения вырастал энергичный марш. Его поступательное движение лишь изредка нарушалось моментами раздумья, а потом возобновлялось снова.

Но в финале симфонии не было ни привычной торжественности, ни массового народного ликования, характерных для прежних финалов глазуновских симфоний. Снова — глубокое раздумье, снова образы народного страдания, снова знакомые темы предыдущих частей: тревожный взлет струнные, маршевая тема первой части.

Торжественность и победные образы возникали только в самом конце. Но и в это торжество и ликование вплетался новый призыв. Окончательная победа была еще впереди.

— А нелегко же научиться так слушать, — говорил Стасов некоторое время спустя. — И как потом трудно передать на словах то, что испытываешь, когда звуки так разумно летят друг за другом. Как схватить их, как запомнить? А может, и не надо переводить на слова? Но пока не добьюсь этого — не засну, бессонница одолеет.

Уходя от Стасова, Александр Константинович мысленно снова к нему возвращался. — Вот ведь какой человек! Ему мало, что самому сочинение нравится, что получил от него истинное наслаждение. Ему еще хочется разложить перед собой листы писчей бумаги и описать свои восторги во многих письмах. Знаю, вот он не спит и сейчас. Закончу симфонию — непременно сыграю ему еще.

Стасов действительно не спал. «...Что меня совсем, совсем поразило, просто наголову разбило,— это Andante из 8-й симфонии, — еще не конченной, — писал он в письме. — Это вот Andante что-то такое, чего Глазунов никогда еще не сочинял. Это страшная трагедия, колоссально удручающая, раздавливающая. Ново, оригинально до бесконечности... Чистое отчаяние и ужас. Да, Глазун еще ничего подобного, ничего в этом роде не сочинял до сих пор. Это вещь просто велик а я!..»

Однако услышать восьмую симфонию в законченном виде Владимиру Васильевичу не пришлось. 10 октября 1906 года его не стало.

Забастовки, прокатившиеся по России, сделали свое дело. Царское правительство вынуждено было пойти на уступки. «Потепление атмосферы» коснулось и консерватории: теперь профессора могли сами выбирать директора. Таким первым избранным руководителем консерватории оказался Глазунов. В декабре 1905 года он приступил к исполнению новых обязанностей, возвратив прежде всего Римского-Корсакова и Лядова. Вернулись и другие педагоги, покинувшие свой пост из солидарности с ними.

Со свойственным ему чувством долга и ответственности Глазунов начал вникать во все заботы и мелочи повседневной консерваторской жизни. Он посещал занятия педагогов всех специальностей, бывал на зачетах и экзаменах, па ученических вечерах, и всегда его присутствие создавало атмосферу торжественности и праздничности.